И теперь фотку можно с легкость уничтожить…
Но вместо этого я закатываю глаза и водружаю рамку на прежнее место. В отместку за мою заоблачную лояльность нужно отколошматить Виви. Кто, если не он, вручил малышне наше общее изображение?
‒ Так, бандитская группировка. – Елозя бедрами, чтобы получше устроиться в прижатой к моему боку слоистой горке из одеяла, подцепляю ногой корзинку за ручку и хватаю первую попавшуюся пиалу. – План прежний: кушаем пудинг и на бочок. Как вам?
Отрицательного ответа не приемлю. Мне срочно нужно покинуть комнату. И хотя вся эта заячья нора, несмотря на особенности ее обитателей, никак не давит на меня, желание сбежать все равно лишь нарастает.
‒ Передашь хвостику?.. То есть брату? – Сую пиалу с пудингом Эли в руки, и тот с готовностью выполняет поручение.
А я вдруг мучительно задумываюсь, называла ли я когда-нибудь их по именам? Или только по прозвищам? При этом оба носят мои самые любимые имена… А скопированная с меня глазастость, ‒ хочешь-не хочешь ‒ а заставляет помнить, кто передо мной.
Надо ли добавить больше вежливости нашим отношениям? Или это слишком опасно? Ведь стоило Сэмюэлю подарить мне имя, и я мгновенно пала жертвой его чар. И бродила в забвении, не обращая внимания на то, что тот испытывает ко мне совершенно иные чувства. Пожалуй, моя проблема в том, что я слишком большое значение придаю привязанности.
Привязавшись к Сэмюэлю, я приняла возникшие чувства за любовь женщины к мужчине, тогда как моя благодарность и симпатия не сильно отличались от того, что я чувствовала к Четыреста пятой.
Мне нельзя привязываться к кому-либо. Это ослабляет и душит.
Не умею я… Показывать особые чувства. Никто меня не учил. Только, может быть, Четыреста пятая. Просто так, бескорыстно, своей заботой и беспокойством.
Мучаю ткань пижамных брюк на бедре, сжимая и оттягивая ее. И разок случайно ущипнув саму себя, чертыхаюсь и немного грубовато впечатываю вторую пиалу в ладошку протянутой руки Эли.
‒ Эй! ‒ Лирис роняет собственный пудинг, в мгновение ока преодолевает разделяющее нас расстояние по одеялу, перегибается через брата и, схватив за воротник, тянет меня к себе. ‒ Полегче с ним. Будь мягче, а иначе ничего хорошего Лиллоу о тебе не услышит.
‒ То есть надо слушаться тебя? ‒ Тоже клонюсь вперед, напирая на шипящего мальчишку не меньше, чем он сам.
‒ Да… Делай то, что говорю. ‒ Лирис хмурится и явно с трудом сдерживается, чтобы не отпрянуть от меня, неожиданно оказавшейся совсем близко.
‒ Сначала требуешь держаться подальше, затем не ясно за что благодаришь, потом липнешь без причины, долбаешь суперсилой и под конец пытаешься повязать поводок, ‒ выдаю я тираду и недобро ухмыляюсь. ‒ Что за дела, хвостик? Страдаешь от эмоционального шторма?
‒ Я не…
Лирис останавливается, конец фразы утопает в глухом рыке.
Сердится. И даже очень.
‒ Чуть на одеялко не вытек! ‒ Между нашими злобными физиономиями впихивается пиала. Эли в полусогнутом положении балансирует на коленях, удерживая сразу свой пудинг и спасенный брата. ‒ Держи! Пора кушать. И мамочка не делала мне больно.
‒ Никакая не ма… ‒ Цыкаю, напоровшись на острый взгляд Лириса, которым вполне можно вспарывать животы.
‒ Покормишь меня? ‒ Эли, в отличие от братца, псевдоприказами не разбрасывается, а облачает вопрос в мягкие интонации просьбы.
‒ Ну, а почему бы и нет.
Ух, как же мне хочется позлить Лириса ‒ сил нет. И я испытываю настоящее наслаждение, пока зачерпываю пудинг из возвращенной пиалы и слегка неловко, но метко запихиваю ложку за щеку Эли. Старший брат, не удосужившийся вернуться на свою половину кровати, сосредоточено наблюдает за моими движениями.
‒ Присоединяйся, ‒ безмятежно предлагаю я, уже с большим усердием укладывая сласть в малюсенький рот малявки, который Эли с готовностью распахивает при приближении ложки. Проглотив угощение, младшенький каждый раз расплывается в улыбке.
‒ Что? ‒ чуть припозднившись с реакцией, переспрашивает Лирис, с заметным напряжением следя за нашим взаимодействием.
‒ Лопай свой пудинг. ‒ Указываю ложкой на пиалу, которую мальчишка крепко держит в руках. ‒ Пока снова не решил где-нибудь его повалять.
По-моему, он хочет сказать в ответ что-то едкое, но, покосившись на довольного Эли, передумывает. Молча усаживается на одеяло и нехотя выковыривает из своего пудинга кусочек. Попробовав, несколько секунд хмурится, а затем быстро забрасывает в рот еще пару ложек.
‒ Что, вкусненько?
Лирис вздрагивает и ошарашено смотрит на меня. Видимо, не ожидал, что я тоже способна слежку вести.
‒ Не очень. ‒ Спрятав глаза, Лирис усердно скребет ложкой по краю пиалы.
‒ Вкусненько, вкусненько. ‒ Эли ловит мою руку в ловушку своих ладоней и уверено сообщает: ‒ Лирис тоже так думает.
Торжествующая улыбка так и лезет на лицо. И я отпускаю ее на волю в угоду своему мерзотненькому характеру.
В корзинке остается третья рассчитанная на меня порция. На нее не претендую, рассчитывая слинять сразу же, как последний кусочек пудинга исчезнет в бездонной ямке растущего организма Эли. Старший, несмотря на то и дело сморщивающийся нос, съел свою сладость гораздо раньше.
Но зря я рассчитывала, что легко отделаюсь. Пора бы усвоить, что моего нового противника не так-то просто сокрушить.
‒ Нужно убедиться, что Эли заснул, ‒ пресек мой подскок к выходу Лирис. ‒ Тебе. Нужно. Убедиться.
Ах ты, дьявольский властный господин номер два!
Плюхаюсь обратно на постель, вновь подбросив этим движением Эли ввысь.
‒ Спи. ‒ Строю серьезную мину и перебираю интонации, силясь овладеть гипнозом всего за пару секунд. ‒ Спи-и-и. Спать. Спатюшки.
Кажется, я действую неправильно. Вместо того, чтобы отрубиться и позволить мне, наконец, выскочить на свободу, Эли наоборот неимоверно воодушевляется и с восторженной сосредоточенностью глазеет на меня в ответ. По всей видимости, избыток внимания с моей стороны его совершенно не усыпляет, а подзаряжает, как лучи солнца чертову солнечную батарею.
‒ Ты его не успокаиваешь, ‒ ровным тоном замечает Лирис.
‒ Да ты что?! ‒ притворно удивленно восклицаю я и запускаю в старшего одного из плюшевых зайцев. Ушастый ударяется об его плечо и падает на мальчишечьи колени. Лирис изумленно моргает, затем опускает взгляд на игрушку.
Так, похоже, я повредила в нем какую-то систему. Шуток не понимает? Или просто не ожидал, что я буду настолько фамильярно вести себя с ним? Странно-странно-странно. Пора бы уже привыкнуть, что у меня беда с манерами. Как у Виви с его приоритетами.
Да что за черт?! Мои мысли то и дело соскальзывают на него. Может, дело в том, что в детях ярко угадываются его черты? А вот непривычный для Иммора цвет глаз ‒ словно дерзкий выпад в систему мироздания.
‒ Ты жила в Клоаке? ‒ внезапно спрашивает Эли.
Любопытная мелкота. Как много им рассказал Виви? И сильно ли меня волнует их психика? И должна ли я вообще о них беспокоиться?
‒ Да. ‒ Отслеживаю реакцию Лириса. Он ‒ мой предупредительный сигнал.
А раз я зацикливаюсь на этом, значит, мне не совсем уж плевать на пацанят. И это крайне паршиво.
‒ Четыреста пятая была очень хорошей, да?
Поджимаю губы, в горле встает ком. Давно я такого не чувствовала. Быть может, дело в том, что воспоминания о ней будит такой малявка как Эли. И ее подобие имени слетает с его детских нежных губ.
Раз им известно и это, Виви скорее всего не скупился на роскоши сведений обо мне.
‒ Очень хорошей, ‒ сглатываю, отворачиваюсь и принимаюсь рассматривать кукольный домик. ‒ Заботилась обо мне. Постоянно.
‒ Как мама? ‒ Эли укутывается в одеяло и замирает в ожидании моего ответа. ‒ Она стала твоей мамой?
‒ У детей Клоаки нет родителей. И семьи. Нет ничего.
‒ Четыреста пятая была твоей семьей, ‒ вмешивается Лирис. И, пряча глаза, чуть тише добавляет: ‒ Значит, она и наша семья.
‒ Да чтоб тебя, а… ‒ Швыряю в мальчишку еще одного зайца, а в пузо другой игрушки вжимаю лицо.
