Мы глядим друг на друга — и снова его число застилает все остальное, и я оказываюсь рядом с ним в тот миг, когда нож входит в тело. Так и чувствую его испуг, неверие, жгучую боль.
— Жми мне пять, козел, — шипит на меня Джуниор.
Я прихожу в себя: вот они, кабинет, учитель, Джуниор. Джуниор протягивает мне руку. Я беру ее и пожимаю. Он стискивает мне пальцы так сильно, что кости хрустят. Я не показываю вида, только стискиваю ему руку в ответ.
— Отведите их обратно к стойке регистрации. Мальчики, я не хочу больше видеть вас в этом кабинете. Понятно?
— Да, сэр.
Нас конвоируют обратно и ставят в конец очереди. Я стою перед Джуниором. Он наклоняется ко мне и шепчет прямо в ухо:
— Это была самая большая ошибка в твоей жизни, дебил.
Я делаю полшага — лишь бы подальше от него — и задеваю девчонку, которая стоит передо мной.
— Извини.
Она глядит на меня через плечо — девчонка как девчонка, сантиметров на пятнадцать ниже меня, длинные блондинистые патлы. Наверно, собиралась прищуриться на меня по-злому — и тут замирает как вкопанная, и глазищи у нее делаются как тарелки.
— О господи, — шепчет она.
Знаю, многие думают, будто я чокнутый — из-за того, что я так на них гляжу, да еще и подолгу. Я стараюсь ни на кого не таращиться, честно, но иногда меня переклинивает, вымораживает из-за их чисел, худо из-за них становится, как с Джуниором. Но на эту девушку я не таращился. Я вообще только-только в очередь встал.
— Чего ты? — спрашиваю. — Что случилось?
Тут она разворачивается, ко мне целиком — и глаз с меня не сводит. Глаза у нее голубые, самые голубые-голубые на свете, но под ними темные круги, а щеки бледные и ввалившиеся.
— Ты, — слабым голосом говорит она. — Это ты. — Белеет еще сильнее и неловко пятится от меня подальше, из очереди, отступает, все так же не сводя с меня глаз, и вдруг весь мир словно тает.
Ее число и ее смерть разом сносят мне крышу.
Она проживет еще больше пятидесяти лет — и я вижу, как она легко и незаметно расстается с жизнью в море любви и света. Я это чувствую — всем телом и еще внутри, в голове. И она не одна. Я с ней, она — это я, я — это она. Здрасьте, приехали!..
Тут она отворачивается и пускается бежать по коридору. Один из охранников замечает ее и кричит, но она не останавливается.
— Оба-на! В бега подалась! — цедит за спиной Джуниор. — Ничего, без регистрации далеко не убежит.
Так и есть. Входы-выходы заперты. Я вижу, как девушка в отчаянии дергает все ручки по очереди. Камеры в потолке следят за каждым ее движением. А ее скрутило по-крупному — молотит кулаком по стеклу, брыкается… Потом охранники хватают ее под локти с обеих сторон и тащат обратно в нашу сторону — но не в очередь, а куда-то в боковую комнату рядом со стойкой регистрации. Девушка визжит и отбивается, лицо ее перекосилось от ярости, но когда она на миг открывает глаза и снова видит меня, в них яснее ясного написано не только число.
Она боится до смерти.
Она боится меня.
Они хотят знать, какая муха меня укусила, почему я пыталась убежать. Что мне им сказать? Что сказать, чтобы не показаться чокнутой? Что я тут в очереди увидела парня, который снится мне в страшном сне? Что ночь за ночью я вижу, как мы с ним попадаем в какую-то адскую западню и он хватает ребенка — мою дочку — и тащит в огонь?!
И вот он оказался здесь, в моей новой школе. Этот дьявол. Эта тварь, которая существует только в моей голове, — вот он, тут как тут.
Так что теперь я убедилась — это не просто страшный сон. Здесь все по-другому, по-настоящему.
Вот уж все обрадуются. Папа всё им обо мне рассказал — от и до: как и откуда меня исключали, и временно, и насовсем. Теперь и здесь уразумеют: я не просто «трудная», а еще и двинутая.
Вот я и молчу. Никаких оправданий. Никаких извинений. Мне читают стандартную нотацию. Тут обо мне всё знают — из каких школ меня выгнали пинком под зад и за что именно мне там дали пинка под зад. Видимо, то, что меня сюда вообще пустили, — большая честь. Я должна считать это шансом начать новую жизнь с чистого листа.
Стою и думаю: «Ни хрена вы обо мне не знаете» — и чувствую, как жмет в поясе юбка. «Никто ничего не знает. Никто не знает всей правды».
Меня ведут обратно к стойке регистрации, приставляют ко мне какого-то ботана, который обязан проследить, чтобы я благополучно добралась до кабинета и не подалась в самоволку по дороге. Оглядываю коридор — нет ли там того парня, парня из моих снов. Останавливаюсь на пороге кабинета и рассматриваю соучеников. Если этот парень здесь, в моем классе, я сюда ни ногой. Но его тут нет. До поры до времени мне ничего не грозит. Вот я и сажусь на свободное место и сижу себе, преданно глядя на классного руководителя, который нудит у доски. Ни слова не слышу. Думаю только об одном: этот парень — он настоящий? Кто он такой? Что он здесь делает? Время идет, и я уже почти уверена, что выдумала его, что я на самом деле двинутая и подсознанка решила портить мне не только ночи, но и дни.
Потом, на перемене, я вижу его опять.
Он сидит в сторонке, на низкой перегородке перед закутком с кабинетами физики и химии. С моего места можно наблюдать за ним так, чтобы он не заметил. Я пытаюсь вытряхнуть из головы весь перепсих и смотрю на него, как нормальный человек на нормального. Изучаю.
Он из тех, кто не может сидеть спокойно под страхом смертной казни. Сидит на перегородке — а нога у него все время дергается. И головой дергает, будто музыку слушает, но никаких наушников у него нет.
Еще бы он не сидел в сторонке. Он странненький, не такой, как все, — и двигается не так, и вообще не такой. Чего я только испугалась? Обычный псих, урод, никто.
А потом он вытаскивает из кармана записную книжку и принимается в ней что-то писать — нагнулся вперед и локтем заслонился. Не знаю, что он там пишет, но явно не хочет, чтобы кто-то подсмотрел. Значит, у него свои тайны, у этого парня, — это мне даже нравится. Еще мне нравится, что у него записная книжка и он пишет на бумаге: мне самой нравится рисовать на бумаге, ощущать в руке карандаш, а больше, наверное, никто бумагу и в руки не берет — есть же тач-скрины и распознавалки для голоса. А он не такой, как все. Не такой, как все, — это нормально. И вообще мне ужасно интересно, что он там пишет.
Когда он пишет, то ерзает на месте, и на левую сторону его лица падает свет. Да он, оказывается, очень даже ничего — и не просто ничего, а самый настоящий красавец: овал лица, глубоко посаженные глаза, четко очерченная линия челюсти, изгиб губ. А какая кожа. Теплого бежевого цвета, можно сказать, медовая, такая гладкая и чистая… это неправильно. Парень из моего сна — тот, кого я испугалась, — весь в шрамах, лицо у него в таких отметинах, что прямо чувствуешь, какое оно шершавое.
