— Сию секунду, милорд! — кто-то из слуг бросился из спальни выполнять приказ. Рыжий здоровяк подошел к Оберону, поддержал, не давая распластаться на ковре. Оберон уткнулся виском в его ручищу, и слуги подхватили его и понесли из комнаты.
Они с Элизой закричали хором. Боль, пронзившая Оберона, была такой, что на мгновение вытряхнула его из жизни. Когда тьма развеялась, то ушла и тошнота со слабостью — какое-то время Оберон наблюдал за суетой, пытаясь понять, что происходит, а затем хриплым шепотом приказал:
— Назад, назад!
Слуги проворно внесли его в комнату Элизы. Девушка уже успела прийти в себя, она плакала от боли, прижимая руки к груди, и Оберон удивленно обнаружил, что чем ближе они друг к другу, тем слабее становится боль.
— На кровать! — распорядился он. Домоправительница ахнула с каким-то забавным возмущением, словно уже успела забыть о сластолисте. Оберона опустили на прохладную хрустящую простыню, он сжал ледяные мокрые пальцы Элизы, и боль отступила.
Несколько мгновений он просто дышал, наслаждаясь тем, что жив. Рядом тихо дышала Элиза, и ее пальцы постепенно наполнялись теплом. Боль выпускала девушку из объятий.
— В министерство уже послали? — спросил Оберон.
— Да, м’лорд! — отрапортовал один из слуг. — Жан убежал только что!
— Что случилось, милорд? — с искренней болью и трепетом спросила домоправительница. — Что это было?
Кажется, только сейчас она окончательно поняла, что Элиза могла умереть этой ночью — страшной мучительной смертью в тряпочных объятиях порождения тьмы.
— Кто-то отправил сюда сгибельника, чтобы убить миледи Леклер, — ответил Оберон. Волосы Элизы рассыпались по подушке, завились влажными темными кольцами. От них мягко веяло зеленым яблоком — таким живым, свежим запахом. — Откройте окно, дышать нечем.
Оберон закрыл глаза. Услышал, как стукнула оконная рама, и в комнату ворвался ночной воздух — прохладный, уже осенний. Сразу же стало легче дышать.
— Убить меня? — прошелестел голос Элизы. — Бог с вами! Кому я нужна?
Оберон улыбнулся.
— Ненужным людям не подсылают такую дрянь, — произнес он и приказал: — Оставьте нас.
Слуги послушно вышли из комнаты и столпились в коридоре. Последней комнату покинула домоправительница, смотревшая на Оберона с ужасом и надеждой.
Какое-то время они лежали молча. Потом девичьи пальцы дрогнули в Обероновой руке, и он услышал едва уловимый шепот:
— Это было… ужасно. Он выскочил на меня из шкафа, я… Я ничего не успела сделать.
Что-то запульсировало в груди. Кажется, Оберон понимал, что это — и ему хотелось выругаться, да погрязнее, чтобы выплеснуть из себя нарастающую горькую досаду.
— Вы успели закричать, — сказал Оберон. — Как ваша боль в груди?
Элиза удивленно повернула голову в его сторону и тотчас же смущенно отвернулась. Должно быть, тоже считала, что спаситель прекрасной леди не должен лежать в кальсонах.
— Откуда вы знаете? — спросила она. Оберон усмехнулся.
— Потому что у меня тоже болит. Нас сковало заклинанием, Элиза. Простите.
— Да, это именно Двойная цепь. Я такую видел в юности. Редкостная мерзость!
Из всего огромного количества магов и врачей министерства в дом Леклер смогли прийти как раз те, кого Оберон искренне терпеть не мог: Шато, который к сорока годам так и был ассистентом врача, и Вернетт — старый, цепкий и опытный волшебник, который считал Оберона дерзким и наглым выскочкой и никогда не скрывал своего отношения. Оберон отвечал ему взаимностью, и его назначение на должность декана окончательно разорвало любую возможность мирных отношений.
— Да, — согласился Шато. — Именно она. Неизбежное зло, скажем так. Лучше уж Двойная цепь, чем двойные похороны.
Оберон был с ним полностью согласен. Элиза пряталась под одеялом и едва слышно всхлипывала. Присутствие незнакомцев в ее спальне причиняло ей почти физическую боль — к тому же взгляды этих незнакомцев были очень красноречивыми. Вернетт снова навел на Оберона проявляющее стекло в золотой оправе, и, почувствовав легкий укол в висок, Оберон в очередной раз подавил в себе жгучее чувство стыда.
Лежать перед этими коновалами вот так, без штанов, мухой под микроскопом, было на удивление мучительно. Он вполне разделял чувства Элизы.
— И каковы ваши прогнозы, господин Вернетт? — хмуро поинтересовался Оберон. Они могли не любить друг друга, но свою работу Вернетт всегда делал до конца и самым лучшим образом. Ему можно было верить.
— Она обязательно растянется и ослабнет, — ответил Вернетт и протянул Шато свое стекло: — Взгляните, друг мой! Колечки — хоть сейчас в учебник. Да, она исчезнет через три недели, максимум через месяц. Такое случается, главное, что вы оба живы. Завтра сможете выйти из комнаты поодиночке, вот…
Он запустил пальцы в поясную сумку и извлек несколько пузырьков с золотистым содержимым.
— Три капли на стакан вам и миледи Элизе. Постепенно сможете отходить все дальше друг от друга, хотя ночевать все-таки придется вместе. Да и вообще советую особо не отдаляться друг от друга. Чем вы ближе, тем лучше ваши магические поля сладят с этой проблемой. А потом не будет побочных гадостей вроде тошноты или склонности к легочному жабсу, — в глазах Вернетта поплыли отвратительные масленые огоньки, и он с улыбкой заметил: — Впрочем, не думаю, что это причинит вам какие-то неудобства.
Элиза снова всхлипнула. Оберон с трудом сдержал желание подняться, сгрести в охапку этого тощего хмыря Вернетта и посоветовать ему ухмыляться так где-нибудь в другом месте. В груди снова заныло, и он спросил:
— Может, есть еще что-то по делу? Советы, рекомендации?
Вернетт и Шато ухмыльнулись одинаково цинично.
— Думаю, вы достаточно опытны, друг мой, чтобы обойтись без моих рекомендаций во время сна с юной прелестницей, — заметил Вернетт, и Шато закивал.
— Джентльмены не ведут себя так, как вы, — гневно воскликнула Элиза из-под одеяла. Вернетт снова осклабился.
— Так и вы уже не очень-то благородная дама, моя дорогая, — произнес он. — Вся столица видела сластолист на вашем окошке. Я хотел зайти, да понял, что денег не хватит.
Элиза шевельнулась под одеялом, пытаясь встать; Оберон придержал ее и, сев в кровати, осведомился, не сводя пронизывающего взгляда с Вернетта:
— Что выбираете, шпаги или пистолет? Я отлично работаю и тем, и другим. Да вы, впрочем, в курсе.
Вернетт побледнел и даже сделал шаг назад, словно подумал, что Оберон бросится на него прямо сейчас. Шато, который мгновение назад похихикивал в стороне — ну а что ему не хихикать, людей всегда забавляет позор и падение ближних — умолк и предусмотрительно отступил к дверям.
— Будет вам, друг мой, какие между нами могут быть дуэли? — примирительно заговорил Вернетт. — Приношу свои извинения вам обоим.
Он выставил свои пузырьки на прикроватный столик Элизы и посоветовал:
— Постарайтесь уснуть. Во сне магические процессы ускоряются, так что утром вам уже станет легче.
— Сгинь, — прошипел Оберон, и Вернетт с Шато выскочили за двери так проворно, словно им наподдали знатного пинка.
Из-под одеяла донесся плач. Оберон вздохнул, откинул одеяло и дотронулся до плеча Элизы — белого, влажного, ледяного. Она вся сейчас была как статуя.
— Вот поэтому вам надо поехать со мной в академию, — негромко сказал Оберон. — Там никто не скажет вам ни единого дурного слова.
Элиза не ответила. Просто плакала, слепо глядя куда-то в сторону. Оберона кольнуло жалостью. Несчастная растрепанная девчонка, которая никому не сделала ничего плохого, которая переступила через себя, чтобы спастись.
Видимо, ей лучше было бы умереть от голода где-нибудь на чердаке. Тогда все были бы ею довольны. Пусть умерла, зато порядочная.
Оберон погладил девушку по плечу — дьявольщина, он представления не имел, как утешать плачущих барышень! Она снова всхлипнула, но не отстранилась.
— Элиза, — окликнул Оберон. — Не плачьте. Все будет хорошо, я вам обещаю. Ну правда же! Приедем в академию, начнется учебный год. Я вас устрою ассистенткой на кафедру, Ламер постоянно требует помощника…
