«Раззява!» — Галка отвесила и мне, перекладывая кошелек в свою торбу. Для сохранности. Ведь к кому я приду клянчить денег, если останусь на мели? Милая подружка всегда выручит: арт-хаусы с удовольствием принимали ее расписные кувшины и тарелки и рассчитывались не скупясь.
Я повесила бюстик рядом с трусами на горячий змеевик и поспешно вытерла руки.
— Та-дам! — Галка стояла в коридоре рядом с огромным кувшином. Я даже боюсь представить, сколько он весит, и как она его доволокла, потому что в него запросто можно было засунуть самого гончара, который улыбался во весь рот, предвкушая мои восторги. Надо сказать, что и голос у Галины не соответствовал ее хрупкому телосложению: она могла так крикнуть, что с крыш слетали сосульки, а воронье в панике покидало насиженные места и начинало кружиться в небе воронкой. На ее радостное «та-дам!» откликнулись хрустальные фужеры в серванте.
— Это еще что? — я обошла по кругу очередное «творение», по чьим крутым глиняным бокам вились цветы и порхали райские птицы.
— Тебе на память. Знаю, стоит отнести его в магазин, как оторвут с руками, но как-то не хочется, чтобы такая красота стояла в чужом доме.
— Ну спасибо…
— Что? Не понравилось? Видишь, какая уникальная техника росписи? Тибетские монахи с благоговением прикасались бы к каждой линии и загогулине — этот узор означает бесконечность жизни… Смотри, как стебли переплетаются — нет ни начала, ни конца, — Галка пальчиком провела по веточке, затейливым кольцом опоясывающей широкое горло кувшина…
— Ваза красивая, большая только. Куда бы ее пристроить? — я оглянулась. Везде, где только возможно, стояли уникальные работы Галчонка, с которыми она по какой-то причине не захотела расставаться: на шкафах, на полках, на полу.
— Поставь в спальне. Будешь перед сном любоваться. Глянь, какие красивые птицы… Они символизируют женщин, которые могут скрасить бесконечную жизнь.
— Ну да. Тибетским монахам самое то. Им без женщины никуда. Как и мне.
— Я и говорю, монахи с благоговением прикасались бы, — подруга погладила птичку по яркой грудке. — Иного им просто не дано. Ну, все. Хватит болтать, пошли завтракать. Я колбаски прикупила.
Выставив на стол чашки и тарелки, самой же Галиной сотворенные и принесенные в дом «в качестве платы за постой», она в нетерпении ждала, когда пожарится яичница, сдобренная докторской колбасой, вялеными томатами и веточкой укропа. Я тоже мастер своего дела и знаю толк в гармонии цвета и вкуса.
— У тебя на сегодня какие планы? — спросила я, придвинув к себе сахарницу. Галка с кривой улыбкой наблюдала, как я зачерпываю три полные ложки белой смерти. — Пойдем с нами в кино?
— Опять Никита объявился?
Я кивнула. Кит — наш с Галкой сын полка. Мы взяли над ним шефство еще в школе, когда он после развода родителей перебрался к бабушке, оказавшись никому кроме нее не нужным. Нескладный, прыщавый, из-за недостатка в деньгах плохо одевающийся, вечно болеющий, а потому не успевающий то по математике, то по химии, он вызывал у дураков стремление поглумиться над ним. Но мы с Галиной к касте дураков не принадлежали, а потому сразу разглядели потенциал новичка. И не ошиблись. Сейчас Никита Горелов лихо заправлял строительным бизнесом, выглядел на миллион и опять-таки вызывал желчные излияния дураков, на этот раз завидующих крутому повороту в его судьбе. Очередной отчим Никиты заметил жажду знаний и деловую хватку пасынка и помог развить способности, для начала отправив учиться за границу. Теперь Горелов жил в столице, а в наш провинциальный город наезжал лишь для того, чтобы повидаться с бабушкой да навестить боевых подруг, не раз встававших плечом к плечу в сложной школьной жизни.
— Нет, у меня сегодня аншлаг, все меня хотят. Еще нужно в галерею заскочить: собираются отправить на выставку кое-какие мои работы. О, кстати, можно я тот чайник в виде петуха заберу? Ты же все равно им не пользуешься?
— Кто бы смог выпить ведро чая? Ты, Галка, хоть и мелкая, но страдаешь гигантизмом, что ни чаша, то величиной с ванну, — в качестве примера я приподняла свою глиняную кружку, которую из-за нестандартного размера нужно было держать двумя руками. Я пользовалась ею, чтобы не обижать «художника», да и чай в такой долго не остывал.
— Все по Фрейду. Как там поживает Горелов?
— А он тебе разве не звонит?
Галкина мастерская находилась в пригородном поселке, куда с легкой руки подруги перебрались и мои родители. Природа, чистый воздух, опять-таки красивейшая река, на берегах которой водилась какая-то особая глина, позволяющая нашей умелице зарабатывать на хлеб с маслом. Правда, деревенская жизнь малость отдалила ее от цивилизации, но телефон исправно восполнял все пробелы в общении.
— Нет, не звонит, — Галка отвела глаза в сторону.
— Ну-ка, ну-ка, — я взяла Галину за подбородок и заставила развернуться ко мне.
— Ну, понимаешь…
— Смотри в глаза.
Галка вздохнула, словно собиралась с силами перед прыжком с парашютом. В моем животе что-то ощутимо сжалось. Обычно так говорят о сердце, но у меня всегда откликается что-то чересчур чувствительное в районе поджелудочной железы.
— Помнишь, как мы летом все вместе ездили в поселок?
— Ну.
— После купания в реке ты ушла к родителям, а я повела Никиту посмотреть блюдо, которое расписала на азиатский манер — цветы граната, арабская вязь…
— И?
— В общем, я… предложила ему себя.
— Галка…
— А он отказался. Тогда я наговорила ему глупостей, — Галина закрыла лицо ладонями. — Идиотка. Стояла перед ним голая и кричала…
— Милая, — я опустилась на колени и обняла подругу. Та всхлипнула.
— Он всегда мне нравился. Еще со школы. Я дни считала, когда наступят каникулы, и он вернется из своей треклятой Англии. Потом в календаре отмечала, когда у него будет отпуск, а он… а он…
— Видел в тебе лишь друга…
— Но он же подавал сигналы! Звонил, разговаривал часами, интересовался, как продвигается работа над проектом. Хвалил…
Моя любимая подруга целый год трудилась над спецзаказом для столичного ресторана, готовя не только посуду, но и украшения для интерьера и фасада.
Галка шумно высморкалась в кухонное полотенце.
— Во время купания в реке даже носил на руках. Это после, когда я в своей глупой голове разложила все по полочкам, поняла, что он не мог поступить иначе, ведь я сама прыгала к нему на руки, пила на брудершафт и лезла целоваться… Тогда, в воде, его объятия и нежные прикосновения к моему телу казались признаками желания, шагом к более близким отношениям. Я дура, Женька! Какая же я дура! Вся его нежность была лишь потому, что он боялся нанести вред, нечаянно ранить меня, тогда как я резвилась бешеной селедкой, идущей на нерест.
Галка права: Никита мог навредить, одна его лапища чего стоила. Куда делся тот хлипкий подросток? Бабушка откормила его, выхолила, народными средствами восстановила подорванный иммунитет, и во взрослую жизнь шагнул крепкий парняга, за спиной которого легко могла спрятаться такая как я. А ведь я далеко не маленькая. «Три Галки» — так шутя говорила я о себе и нисколько не кривила душой. Взять хотя бы размер груди. У нее первый, у меня третий. У нее попа как у мальчишки, у меня руки — как ее ноги. «Хватит лопать сладкое!» — упрекала закадычная подруга, выдирая из специально поднятого вверх кулака откушенный шоколадный батончик. Правда, для этого Галке приходилось чуть ли не подпрыгивать. Мы с Никитой одного роста. Хорошо хоть не одной комплекции, я все-таки на пару размеров меньше. Но если не «победю-побежу» свою любовь к сладкому, через пяток лет обязательно догоню Горелова, а то и дам ему фору.
— Родная, не кори себя. Ты просто хочешь любви. Ну зачем тебе Никита? Широкий как шкаф, рыжий и лопоухий.
— У него кость широкая. И не рыжий, а золотой. А уши… уши у мужчины не главное!
— Что-то я не припомню, чтобы у него в седьмом классе кость была широкая…
— И вообще молчи! Вам, красивым, вечно все не так! Побыла бы в моей черной шкурке. Ноги кривые, волосы редкие…
