- Болевые точки на теле человека? – резко спрашивал внимательно щурящий глаза мужчина с тонким орлиным носом и крупными губами, которые он, замолкая, сжимал в жесткую точку.
Я нервно сглатывала и начинала перечислять в том случайном порядке, в котором они мне вспоминались. Получалось сумбурно, я спешила, боясь, что меня оборвут грубым «Ты не знаешь! Достаточно!», и я нервничала всё сильнее.
- Какие знаешь плетения защиты? – и я вспоминала всё, что мне когда-то показывала мама – и те, что совсем хорошо помнила, что специально учила, и те, что случайно видела совсем малышкой, когда сидела в уголке зала для тренировок, когда мама тренировалась сама и обучала других.
И я рассказывала, рассказывала,рассказывала, пока не слышала «достаточно!».
- Что ты знаешь о Кодексе магов? – и я цитировала по памяти книгу, которую долгие годы не понимала, но читала и прятала от отцовских псов, которых он называл стражами, а я – надсмотрщиками.
Я говорила, а в голове всплывали воспоминания о том, как я сначала тайком читала ту единственную книгу, что осталась от матери, и которую мне чудом удалось спрятать, как потом убегала в своё ненадёжное убежище, где снова и снова перечитывала потёртые страницы. Потом в какой-то момент заметила, что многое помню на память, и стала повторять целые главы про себя, когда в очередной раз кто-то начинал ругать меня или оскорблять.
Следующим воспоминанием всплыл тот жуткий день, когда меня всё же нашли – нетрудно это было сделать на полупустом сеновале конюшни ранней весной, – и мне пришлось удирать с книгой. Я бежала по жидкой весенней грязи двора, чувствовала, как немеют от холода босые ступни, слышала противное чавканье, с которым они отлипали от черной вонючей жижи. Я бежала на кухню, где меня, конечно, спасти не могли. Но могли, я знал это точно, остановить отцовских псов.
А ещё, и это было, наверное, главное, - там был очаг.
Я бежала, и слёзы катились из глаз. Я почти ничего не видела впереди себя, но не боялась упасть. Я боялась, что догонят.
И потому бежала, плохо видя, что там у меня под ногами, бежала и плакала – я знала, что эту книгу несу на сожжение, на казнь, на верную смерть, что больше её никогда не увижу, но выбора не было. И влетев в кухню, одним быстрым движением швырнула в огонь последнюю память о маме, испытывая такую боль, будто это не старую бумагу прилежно стал лизать огонь, а это я сама сгораю заживо.
Но долго погоревать мне в тот раз не дали – кухарка уже лупила меня под руку мокрой тряпкой и причитала о грязи на моих ногах, испортивших её чистый пол. А я подставляла под хлёсткие удары спину, прикрывая лицо локтем. Потому что уже знала – мокрой тряпкой по глазам намного больнее, чем по спине. Ну и кроме того, из-под руки мне было легче бросать взгляды в печь, где корчилась и сгорала последняя ниточка, связывавшая меня с матерью – потрёпанная книга, которую я помнила почти наизусть.
Когда в кухню влетели стражники, я зажимала горевшее огнём и распухавшее ухо, которое неудачно попало под удар тряпки. И тут кухарка взвыла раненым медведем, потому что на детской паре босых ног куда меньше грязи, чем на сапогах четверых здоровенных мужиков. Одним воем этих парней было не остановить – здесь наши с кухаркой соображения чудесным образом совпали - и она схватилась за самый большой ухват.
Ухо, казалось, стало размером с голову, болело и пульсировало, но это была ничтожная цена, которая меня вполне устроила. Книгу отцовские подлые псы не получили, а злорадство от их злых и раздосадованных рож, от их фигур, отступающих под напором вооруженной ухватом кухарки было целебным.
Вот только книги больше не было, моей любимой, ставшей понятной только тогда, когда я выросла, книги с гордым названием «Кодекс магов».
- Почему вы плачете, Рада Канпе? – спросила меня Тэкэра Тошайовна.
И только теперь я заметила, что все члены комиссии всё так же молчат и внимательно смотрят на меня. Кто-то наклонился вперёд, как немолодая женщина с пышной, длинной и совершенно седой косой, а кто-то, как мужчина с орлиным лицом, – откинувшись на спинку стула и сложив на груди руки.
- Я не плачу, госпожа ректор, - ответила я с поклоном и взяла себя в руки. – Просто… трудно вспоминать.
Профессор Яцумира осталась единственной, кто сохранил бесстрастное выражение на лице в тот момент. Ну, а может, мне только казалось, что остальные преподаватели смотрели снисходительно на проявившую слабость адептку.
- Ну хорошо, Рада. Подожди, пожалуйста, за дверью, мы тебя позовём, когда решим, как с тобой быть.
Я кивнула и, смотря себе под ноги, вышла за дверь. Высокая тяжелая створка с ручкой, отполированной тысячами прикосновений человеческих рук, закрылась за мной. Я перевела дух и закусила губу – кажется, я провалилась.
Нельзя мне вспоминать о маме, ох нельзя! Я тысячи раз окончательно решалась на это и снова, и снова возвращалась к воспоминаниям. И сейчас я не смогла отогнать образ матери, какой она сохранилась в моей памяти – немного шальной, с растрепавшимися волосами, в мятой камизе и немного вкривь одетых панталонах, жадно пившей воду из ковшика, отчего по её подбородку и шее текла вода.
- Радость моя! Иди ко мне! – я обнимала её, присевшую мне навстречу, пахнущую чужим, каким-то грубым запахом чужого пота. – Ты будешь жить лучше, чем я! Обещай мне!
Я кивала и смотрела в её лицо, уставшее, хоть и было раннее утро, с темными кругами, с покрасневшими глазами, гладила её по щекам.
- Да, мамочка, конечно!
- Обещай, что будешь счастливой!
- Обещаю, мамочка!
И теперь, стоя под высокой дверью в огромную классную комнату, где полукругом возвышались парты, ряд за рядом, где от самого тихого слова шло эхо, отражаясь от высоких стен и потолков, где передо мной сидела комиссия, решавшая брать меня на учёбу или нет, я понимала, что теперь решается моя судьба. И куда она решится, я вовсе не была уверена. Я даже очень сомневалась, что наша с мамой мечта может сбыться, а я выполню своё обещание жить лучше, чем она, и стать счастливой.
Я точно знала, что к отцу не вернусь, а вот куда подамся, если в Академию не возьмут, не думала. Не хотела думать.
Смотрела с тоской на редких в такой ранний час адептов, на высокие потолки светлых коридоров, на окна в два человеческих роста, на соседние здания Академии, что видны были за ними, и просто ждала, ни на что не надеясь.
Дверь распахнулась сама, и изнутри послышалось:
- Адептка Канпе, зайдите!
Я уже шагнула в аудиторию, и только потом поняла, что меня назвали адепткой. Пришлось призвать привычную маску ледяной холодности, чтобы не разреветься как маленькая прямо здесь. Госпожа ректор смотрела на меня совершенно ничего не выражающим взглядом и повторила:
- Адептака Канпе! Вы зачислены на второй курс Академии по направлению общей магии.
Профессора Яцумиру перебил мужчина с орлиным носом, глядя так строго, что в груди у меня похолодело:
- Прошу уточнить: с возможностью перевестись на боевое отделение в случае, если будут показаны отличные результаты в учебе.
Я глянула на ректора. Она медленно кивнула. А орлиноносый добавил:
- И зайдите через две недели ко мне на факультет, я вам назначу время, чтобы вы могли продемонстрировать уровень владения рукопашным боем.
От удивления у меня дернулась бровь, но как следует погрузиться в пучину этого чувства мне не дала женщина с седой косой. Она строго завила, для убедительности крепко припечатав ладонью по столу:
- Но вам придется сдать академразницу!
- Сдать… что? – переспросила я, всё ещё не веря в то, что слышу – зачислена! Сразу на второй курс! Так не бывает…
- Милая девушка, где вы учились до того, как попали сюда? – скепсис на лице седокосой магини был более, чем очевиден.
