Я хочу первым смотреть подарки, и чтоб их никто не трогал!
Эшлин грустно улыбнулась. Мэдью забыл, что магии в ней сейчас нет ни капли. Разве что та, присущая большинству ши, которую зовут обаянием, но и она исчерпана до капли тревогой и ненавистью.
– Братец, ты в любом случае не будешь первым. Сначала каждый подарок трогал мастер, который его делал, а потом тот, кто хотел его вручить. Это сейчас не главное. Ты же хотел стать героем, Мэдью. Вот и станешь. Совсем как те, которых воспевал бард Талиесин. Надо только потерпеть до конца Церемонии и не ссориться со мной из-за ерунды. Ты же не хочешь, чтобы наш план раскрыли?
Отец выслушал бы ее. И где-то понял. Но все равно не позволил бы выполнить задуманное. Пошел бы к старейшинам, к филидам, например, к ехидному и холодному Коэну, например, отцу Ройсин, близкому родичу. И что хорошего вышло бы? Да ничего. Беда и позор, вот что.
Мэдью покивал, перестал возмущенно пыхтеть и любовно поглаживал бок резного футляра фляжки. Кажется, некто, оставивший паттеран из белых колокольчиков на удачу, угадал с подарком.
– Я тебя прощу. Но если обо мне не поспешат слагать легенды, я не верну тебя домой, пока сама не напишешь песнь о самом молодом герое семьи Муин рода Ежевики и его глупой, хоть и старшей, сестре.
– О сестре не обещаю. Ты действительно хочешь, чтобы через века все видели тебя моими глазами?
– Если вычеркнешь из каждой строки свое любимое слово – да!
Эшлин молча посмотрела брату в глаза. Во взгляде светилось то самое слово, произнесенное тысячу раз.
– Молчание – знак согласия, – подытожил Мэдью, в глубине души понимая, что в случае с сестрой последнее слово, оставленное за ним, ничего не значит, – пусти меня, раз уж я здесь, хочу посмотреть все.
Мэдью продолжал восторгаться кучей подарков, а Эшлин меж тем заметила, как полоса света от окна переместилась по стене к изголовью кровати. До полудня оставалось не так много. Еще немного, и слагать легенды можно будет о ней самой. Сагу об Эшлин, которая была в трех местах одновременно и все успела. Впрочем, на такое не способен даже старейшина Ньин, великий Ясень.
Спустившись в духе братца через окно и едва не свалившись в подготовленный для костровища медный котел, Эшлин отправилась к следующей вехе своего плана.
Домик на краю, который звали гнездом, был одним из мест перехода между мирами и для того, что Эшлин задумала, самым удобным. Никто из ши не пригласит гостей в дом просто так, праздники с весны по раннюю осень проходят под открытым небом, с огромными столами, кострами, танцами среди деревьев на траве или дощатом помосте, где девчонки из семьи Вереска так любят устраивать перепляс-поединок, отстукивая дробь босыми ногами под звук бубенцов на щиколотках. Дом – это сердце рода, туда чужим заходить не стоит без особого приглашения. Так что, едва обряд завершится и начнется веселье, под крышей здесь никого не найдешь. А в любом дальнем закоулке за кустом можно будет нарваться на пару важных персон, которые обсуждают смысл вплетенных хозяйкой в паттеран цветов, магические возможности внуков, сговор наследников.
Эшлин на мгновение остановилась и втянула носом аромат дыма, пирогов с малиной и прохладного озерного ветра. Вдоль длинного стола уже расставляли скамьи, а по светлым доскам прыгала маленькая пестрая птица, постукивая клювом по сучкам, будто проверяя столешницу на прочность. Некогда смотреть. Этот день придется прожить быстрее, чем она обычно жила. Неужели люди так живут, быстро, не задумываясь о красивых мгновениях, не ощущая себя частью мира вокруг с его светом, цветом, вкусом, запахом?
«Вот отправишься к ним и проверишь», – проворчал внутренний голос, и Эшлин решительно нырнула в простую деревянную дверь домика на скале.
Это был маленький домик с соломенной крышей, одним окном и деревянным крыльцом, которое нависало над обрывом оврага. В овраге росли сосны, и выходивший за дверь будто оказывался в гнезде среди их ветвей. Эшлин любила приходить сюда и сидеть на самом краю, болтая ногами в пустоте.
Однажды они с Мэдью на спор спустились с крыльца в овраг, цепляясь за камни и корни, хорошенько ободрали руки и колени. Эшлин до сих пор считала, что выиграла она, потому что последний участок пути братец просто слетел кубарем и шлепнулся задом в ручей.
В домике пахло сухим деревом и хвоей. Дверь скрипнула и захлопнулась за спиной девушки. Эшлин немедленно захотелось развернуться и выбежать вон. Не от страха, бояться было нечего, от острой печали утраченного.
Память того, кто с детства привык заучивать огромные заклинания, сказания и баллады, цепко схватывает любые мелочи. Здесь Брадан сидел на сундуке и смеялся над тем, что она не умеет выцарапывать знаки на глине. Здесь он оставил свои сапоги, и в левый залезла мышь. Здесь он лежал на плетеном покрывале и, вглядываясь в связанный Эшлин простой паттеран, пытался угадать его смысл. Здесь он пил ежевичное вино, а она резко развернулась, после чего бордовые капли стекали даже с ушей. У обоих.
Кровать, сундук с медным замком, две глиняные кружки на столе, лавка. Будто бы он вышел на мгновение.
Брадан, ученик друида, человек. Он засел в памяти, будто заноза, каждое мгновение, проведенное с ним, каждое его слово. Если бы Эшлин заранее знала, как запоминаешь того, кто становится Хранителем Души, лучше бы сама разбила тогда свой Кристалл.
Не думать, чтобы в горле не поднималась горечь, а взгляд не туманился. Сделать то, зачем пришла, и быстро уйти.
Эшлин достала из кармана юбки уголь и встала на колени, расчерчивая пол знаками. На это вечером тоже не будет времени, а перепутать рисунок нельзя. Навсегда остаться между мирами лишь потому, что в глазах не вовремя блестели слезы, – слишком глупая смерть для ши из рода Ежевики.
Кажется, в этой комнатке до сих пор сохранился его запах… та ночь так же одуряюще пахла вереском, медовым закатом лета, зреющими яблоками. Сосны подбирались к берегу, оставляя небольшую полосу камня над самым обрывом. Внизу шумела вода, над головой – ветер в ветвях.
Тогда они сидели у костра, далеко отсюда, так, чтобы быть незаметными ни из сада, ни из дома. У Брадана были светлые волосы, как у ши из семьи Березы, по-лисьи узкие голубые глаза и улыбка, от которой становилось щекотно. В тот вечер они молчали, изредка хором кашляя и смеясь, когда дым окутывал
