С наступлением темноты я почти час ходил туда-сюда по комнате, неизвестно, чего дожидаясь. Потом вышел в сад, пробрался к ее окнам, убедился, что Эдар ушел и Лан спит, и только потом лег спать сам. С некоторых пор даже сама мысль о том, что Лан может быть хорошо с другим мужем, заставляла меня злиться. Но спал я крепко: устал за день смертельно. Мне снилось, что я возвращаюсь в Крагию вместе с Лан. Снилось, что за нами увязался Бардос, и в первую же ночь мы разожгли у фонтана огромный костер, разломав для этого дворцовую мебель. Лан танцевала, звеня золотыми браслетами, Бардос играл на свирели, а я пил вместе с Шаардом. И никаких правил.
Наутро в доме царил какой-то переполох. Причем затеяли его те, кто обычно занимается уборкой в комнатах и прочими мелкими делами, а домашние — князь, его братья и более старшие родственники — вели себя спокойно, из чего я сделал вывод, что ничего страшного не произошло. Лан в общем зале не было: видно, она и затеяла весь этот шум-гам. Плюнув на неразбериху, я присоединился к трапезничающим, решив после завтрака зайти к Лан и спросить, в чем дело: я как раз искал повод, чтобы прийти к ней пораньше, а не после заката.
Но исполнить задуманное не удалось: сразу после завтрака ко мне подошла «великая бабушка» и тоном, не терпящим возражений, заявила, что сегодня я работаю с ней. Я удивился: мне почему-то казалось, что уж она-то точно ничем больше не занимается — ни политикой, ни работой. Но старуха махнула мне рукой, позволила одному из сыновей закутать себя в теплый плащ и уверенной, хоть и небыстрой походкой двинулась в сторону главных ворот. Я поспешил за ней, удивленный тем, что она не велела мне переодеться: сегодня на мне снова была крагийская одежда — просто ради разнообразия.
— Простите… эм-м… — начал я, сообразив, что не знаю, как теперь следует к ней обращаться: не «бабушкой» же ее мне называть. Едкое слово «теща», конечно, так и липло на язык, но его уж точно не стоило говорить.
— Сафира, — невнятно сказала она.
— Что? — не понял я и пошел чуть быстрее, чтобы идти не позади нее, а рядом.
— Мое имя Сафира, — обернулась она ко мне. — Так и называй.
— Хорошо… Сафира, — кивнул я. — Куда мы идем?
— В общину.
— В женскую? — уточнил я.
— Ну не в мужскую же: там сейчас нет никого, — снисходительно пояснила старуха.
— Но… разве мне можно? — замялся я.
— Если дурака валять не будешь, можно, — подтвердила Сафира и, как ни в чем не бывало, взяла меня под руку. Я машинально согнул локоть, готовясь поддержать ее. До меня не сразу дошло, что этот жест мне на самом деле неприятен: я в принципе не люблю пожилых людей, а пожилых женщин — особенно. Есть в них что-то такое… потустороннее. Как будто они уже видят мир мертвых и только делают вид, что это не так, а сами постоянно переглядываются и шушукаются с ушедшими во тьму.
Я покосился на мою собеседницу. Она явно не нуждалась в моей поддержке: с этой старухи станется еще в пылу битвы мечом помахать, разя врага, словно взбесившийся вепрь. Но тем не менее она цепко держалась за мою руку, делая вид, что ей нужна опора. Встречные люди отвешивали ей поклоны. Она улыбалась им, с некоторыми даже перекидывалась парой слов.
— Простите, Сафира, а зачем я вам понадобился? — все-таки не выдержал я, когда мы прошли уже чуть ли не половину пути.
— Это не ты мне, это я тебе нужна, — невозмутимо пояснила она. — Видишь ты плохо. Мало видишь.
— Вы меня извините, но мое зрение в полном порядке, — осторожно заметил я.
— Да, глаза хороши, — подтвердила Сафира. — Да я не о них говорю. Видишь ты мало. Будто маленький ребенок, цепляешься взглядом за яркое пятно и ничего другого вокруг не замечаешь. Вот скажи, о чем думал, когда вернулся в Асдар? Только честно скажи.
— Думал… как я всех ненавижу, — признался я.
— Вот, — она кивнула. — Всегда есть те, кто нас не любит. Ежели ты смотришь только на них, то других и не заметишь. А потом, когда на работу тебя отправили, о чем думал?
— О работе, конечно, — сказал я. Глупый вопрос.
— Угу, угу, — покивала она. — Работа да ненависть. Ежли б к сему дню ты в том же духе продолжал, один был бы тебе путь — в пропасть, в пекло, где черти живут.
Она говорила так спокойно и уверенно, что я даже поежился: а не собиралась ли она лично столкнуть меня с обрыва пред Небесным замком?
— Но ты все ж таки не совсем загубленный оказался, — старуха повернула ко мне голову и скупо улыбнулась, показав не замеченную мною прежде сеть морщинок. — Пообвык, успокоился, учиться начал. Может, и будет из тебя толк, посмотрим. А пока пойдем, поработаем чуток.
Больше я ни о чем не спрашивал. Ясно было, что все это время старуха наблюдала за мной. А я-то думал: чего она со мной совсем не общается? Даже не ворчит толком, как тещам полагается. Судя по ее словам, я все-таки еще не соответствовал представлению об идеальном муже для ее дочери. Интересно, чего еще она от меня ждет? Я должен носить Лан на руках? Ежедневно воздавать ей хвалу? Не представляю себе, что еще такого особенного я должен делать. В последнее время мне и так кажется, что я уже достаточно переломал себя, и меня не за что больше осуждать. Я работаю? Работаю. Сплю с Лан? Сплю. Еще и других баб стороной обхожу, что, вообще-то, довольно трудно. Я настолько освоился, что, пожалуй, даже готов принять в гости кого-нибудь из своей семьи, не постеснявшись предстать перед ними в образе мужа Лан.
Пока я размышлял над своим мироощущением, мы дошли до нужного места. Я открыл перед Сафирой кованую калитку, и мы оказались на большой площадке, засаженной низенькими розовыми кустами, украшенной клумбами и цветными скамейками. Дорожки тут были широкими, вымощенными очень ровно и качественно. Они огибали множество резных скульптур, беседок, искусственных прудиков, больше похожих на лужи, и странных участков, густо посыпанных песком: там, в пыли, копошились дети, усердно что-то копая и строя. Еще кое-где росли одинокие деревца, и с их ветвей свисали качели.
— Туда, — Сафира ткнула пальцем в группу пожилых людей. — Нас уже ждут.
Мы проследовали туда, куда она указала. Я продолжал разглядывать это странное место и поражаться его безвкусию и аляповатости: такое чувство, что тот, кто украшал это место, преследовал только одну цель — сделать его максимально цветным. Впрочем, как я заметил, копошившиеся тут и там малыши действительно предпочитали самые яркие места для своих игр.
— Друзья, это Эстре — муж моей дочери, — представила меня Сафира. Я поклонился и переключил внимание на группу стариков, рассевшихся по расставленным полукругом скамейкам: похоже, все они были ровесниками Сафиры, но выглядели почему-то старше: один дедок напоминал дряхлый одуванчик, готовый вот-вот осыпаться под порывом ветра, другая старушка подслеповато щурила глаза, пытаясь рассмотреть меня, и хмурила облысевшие брови. Две ее соседки оглядели меня с ног до головы и поджали губы, отчего морщины на их лицах еще больше углубились. О боги, какое древнее старичье. Какая гадость. Только бы мне не предложили сесть рядом: терпеть не могу запах старческих тел.
— Садись сюда, — махнула мне Сафира, указывая на старенький табурет перед странным устройством в виде колеса и нескольких педалей, в котором я с трудом опознал подобие прялки.
— Я буду прясть? — скривился я. — Но это же женское дело!
— На свете есть лишь три дела, которые не может сделать мужчина: выносить, родить и вскормить дитя. С остальным ты справишься, — невозмутимо ответила Сафира, садясь на скамью с другой стороны и доставая из корзины ком грязно-серой овечьей шерсти. — А вообще, если б ты не ворчал, а послушал для начала, то узнал бы, что прясть буду я, а тебе нужно только колесо крутить: старая я уже стала, ноги болят от такой работы.
Я прикусил язык. Молча сел на табурет и примерился, прикидывая, как все это работает. Около четверти часа ушло на то, чтобы я понял суть работы этой штуки и приноровился давить на педаль с такой скоростью, чтобы Сафира не ворчала на меня каждую минуту, что я спешу или, наоборот, кручу колесо слишком медленно. Работа оказалась не сложной, а смотреть, как под пальцами Сафиры из серого облака шерсти вытягивается хоть и толстенькая, но ровная и плотная нить, было даже приятно.
