Потому что, несмотря на то, что он к ней испытывал, он ничего не увидел. Не заметил. Не почувствовал.
Хотя мог бы. Должен был!
Но ему было так хорошо с ней.
Не с ней.
С Ленор Ларо.
— Ты сейчас о чем? — осторожно уточнила Амильена, словно не могла поверить ушам. — О том, что в теле Ленор Ларо живет другая личность? Магически подселенная? Такое возможно?!
Он бы тоже не поверил сразу, если бы не жил с этим год. Или около того. Он знал Лену год, но ничего не заметил. Чувство вины разъедало похлеще темной магии, и для него, привыкшего перешагивать через все легко, это чувство было новым. Незнакомым, непонятным, потому так легко и добралось до сердца, ударило точно в цель.
— Да. Я именно об этом. История будет долгой, Амиль, поэтому лучше присесть.
Валентайн рассказал ей все с самого начала, и она слушала, не перебивая. Не задавая вопросов, просто позволяя ему выговориться, и ему действительно становилось легче. Будто со словами он отпускал часть груза, тяжестью лежащего на сердце, отпускал все то, что мешало дышать со вчерашнего вечера.
Вчера!
Это произошло вчера. А чувство такое, будто он уже год живет с этим, варится как в огромном пламенном котле в чертогах Лозантира.
Изредка он замолкал, чтобы подобрать слова. Рассматривал знакомую обстановку ее кабинета, которая, впрочем, сменила цвет. Мебель осталась той же, но взамен светлой легкости добавилась темно-зеленая строгость, как в обои, так и в обивку. Разбавлял эту строгость кремовый, ореховый и неброское золото, и, стоит отметить, такие цвета ей шли гораздо больше, чем оставшиеся от предыдущего ректора.
Амильена сидела за столом, Валентайн — в кресле напротив. Он понятия не имел, сколько они говорили, но их никто не тревожил. Оно и неудивительно: сейчас шли занятия, поэтому и магистры, и деканы, и адепты были заняты своими делами. Этот ее сумасшедший секретарь, Номбри, на сегодня отпросился. Валентайн знал об этом, потому что тот подбежал к Эстре вчера, когда они обсуждали детали его нового назначения. У парня серьезно заболела сестра, и он просил разрешения встретить и проводить Анадоррского, а потом сразу уйти.
— Я правильно понимаю, что ты хочешь сбежать в самый ответственный день, Номбри? — обманчиво-мягко поинтересовалась Амиль.
Умела она так разговаривать, что даже намеренно смягченная ее природная драконья резкость пробивалась из под этого спокойствия и пробирала подчиненных до мурашек.
— Д-да, но я… у нее целительские манипуляции до обеда, и я… я потом сразу вернусь, — краснея, затараторил парень. — Я ж-же не так часто отпрашиваюсь, за все время это первый раз…
— Номбри, успокойся. Разумеется, ты можешь уйти.
— Да? Да. Спасибо, ректор. Спасибо. Я правда быстро, туда и обратно…
Эта резкость сочеталась в ней с мягкостью, а жесткость — с умением чувствовать и истинным, искренним состраданием. Должно быть, никогда раньше Валентайн не думал ни о ком так глубоко, не думал так глубоко о ней. Но этому его научила Лена. Всматриваться в других. Думать об их чувствах. Этому и многому другому. А он… он даже не заметил, что ее нет.
Что ее место заняла эта Ленор Ларо.
— Полагаю, это как-то связано с экспериментами Эвиль по разделению личности, — произнес он. — И что, возможно, я прав, Ленор Ларо и Лена — всего лишь часть одной личности, поэтому я ничего не заметил. Другого объяснения я не вижу, и мне в самом деле придется говорить с Ларо через Загранье. Только так я смогу оценить ситуацию и решить эту проблему.
— Под проблемой ты подразумеваешь Ленор? — В темно-зеленых, с ореховой дымкой, глазах мелькнуло странное выражение. — Она живая, Валентайн. Ее нельзя решить, как нечто несуществующее.
Что-то похожее ему сказала Лена.
Очень похожее. А у него, видимо, талант выбирать сердобольных женщин, не способных здраво оценивать потенциальную угрозу.
— Я о том, как в целом решить эту ситуацию, — он кивнул. — Как сделать так, чтобы Лена… была собой.
— Ты же знаешь, что у этого уравнения нет решения, правда?
— Если даже нет, я его найду.
Амильена не стала настаивать, посмотрела через его плечо на дверь. Задумчиво закусила губу.
— Знаешь… я благодарна за то, что ты мне все рассказал. Ты можешь мне доверять, Валентайн, я это знаю, и ты это знаешь. Но ты ведь не за этим ко мне пришел. Точнее, не только за тем, чтобы раскрыть тайну, которой очень дорожишь. — Она внимательно посмотрела на него. Так, будто видела насквозь. — Ты пришел за советом, пришел спросить, как тебе быть, и мой ответ тебе вряд ли понравится. Но это единственное, что ты можешь сделать в данной ситуации.
Она замолчала, и он молчал тоже. Потому что в такие моменты, как тогда, в далеком прошлом, ему казалось, что они настроены друг на друга. Считается, что между мужчиной и женщиной подобные отношения выливаются исключительно в страсть и бесконечность, но еще это — отличительная черта дружбы. Эстре всегда была ему другом в первую очередь, и только потом уже всем остальным. По крайней мере, так это видел Валентайн. А как это представляла она?
— Если хочешь все исправить — отпусти ее, — произнесла Амиль, глядя ему в глаза. — Позволь ей найти эту комнату, позволь побыть одной и подумать.
— Нет. — Валентайн покачал головой. — Нет. Можешь мне поверить, это не выход.
— Можешь поверить мне, — она усмехнулась, — если ты запретишь ей жить в Академии, если будешь таскать за собой на привязи, ты ее потеряешь. Так ты потеряешь ее гораздо быстрее, Валентайн. Сейчас для нее ты — источник боли. Представь, каково это — постоянно держать руку в огне. Она больше не вспомнит, что когда-то ты ее согревал, если сейчас не позволить ей отойти.
Представить себе, что нужно будет отпустить Лену, что нужно будет жить без нее, было невыносимо. Настолько, что внутри словно повернули ржавый металлический кинжал, источающий саму тьму. На миг знакомое чувство, темное и холодное, коснулось искушающим шепотом: «Ты можешь просто оставить ее себе. Вам даже необязательно жить в Даррании», — и это чувство было настолько реальным, что Валентайн, превозмогая боль, кивнул:
— Ты права.
Эстре усмехнулась снова. Но на этот раз как-то горько:
— Надо запомнить этот день, когда ты со мной согласился. Да еще и по такому поводу. — В ее словах, в ее голоса тоже звучала боль. — Она изменила тебя, Валентайн. Ты стал другим.
— Это плохо?
— Нет. Это просто факт. И еще мне немножечко грустно, что это была не я. — Она не позволила ответить, добавила торопливо: — Для меня действительно очень важно, что ты пришел с этим ко мне. Я это ценю. Бесконечно.
Вместо слов Валентайн дотянулся и накрыл ее пальцы ладонью. Отметив, как Амильена вздрогнула, но не попыталась отнять руку, просто посмотрела ему в глаза. Так, как не смотрела уже давно. Мгновения подобных взглядов между ними остались в далеком прошлом.
— Ты сможешь меня простить? — спросила она. — Когда-нибудь? За то, что я…
Когда-то он думал, что нет. Когда-то. Да и долгое время эта стена между ними то становилась крепче, то чуть слабее, но она была. До настоящего момента, до этого дня, потому что сейчас она рассыпалась, и ветер уносил ее крошку, как тленную пыль. Только совершив страшную ошибку, понимаешь, как важно прощение. Только чувствуя боль, понимаешь, насколько другому тоже может быть больно.
— Это все больше неважно, — произнес он. — Для меня нет. Ты мой друг, Амиль, и так будет всегда.
Она улыбнулась — как-то наивно, слегка неуверенно и недоверчиво, словно на миг снова стала той самой адепткой, а не грозным ректором Эстре.
— Спасибо, — прошептала она.
— Спасибо за то, что выслушала.
Амильена все-таки убрала руку.
— Так что, когда твоя Лена придет, я отправлю ее к коменданту.
Валентайн глубоко вздохнул:
— Лучше вызови его сразу. Пусть найдет ей комнату заранее и сообщит через виритту.
Она хмыкнула, но ответить не успела: в дверь постучали.
— Да, — резко отозвалась Амиль, мгновенно преображаясь.
