своим большим, открытым сердцем, вот и находятся в тени, не видны сразу. Зато злые, завистливые, наоборот, не могут жить спокойно, не привлекая к себе внимания. Для них не поорать, не покрасоваться, не попортить другим кровь, как нищему помощь оказать. Самих себя злоба изнутри сожрет. Вот они и выступают, оттого кажется, что их пруд пруди.
— И всё равно мне с Вами несказанно повезло, — с удовольствием откусывая от большого ломтя нереально мягкого хлеба приличный кусок, не соглашаюсь сразу.
Потому что, если верить словам лесничего, получается, что в стае моего отца, в моей бывшей стае у власти собрались именно те, кому хочется творить зло и делать гадости. Но ведь все не могут быть только плохими, а значит, обычные оборотни, те, что хорошие, но тихие, станут молча страдать.
Эх, папочка, родной, как же так получилось, что змею на груди пригрели, подпустили к власти, дозволив делать практически всё, что ему вздумается.
— Чего-сь пригорюнилась, дочка? И душа твоя мечется, покоя не находя, — налив целую кружку молока и пододвинув ко мне, усаживается напротив дед Исай.
И взгляд у него такой внимательный, понимающий, что сама не замечаю, как про Винса всё выкладываю, а потом и про то, почему по лесу два дня носилась, как угорелая.
* * *
— Не спеши, дочка, дальше нестись. Передохни у меня в лесном домике, обмозгуй всё хорошенько, не торопясь. Авось, выход и сам отыщется. И не переживай особливо, здесь тебя вряд ли искать хватятся. Окромя двоих подчиненных, что на дальних подступах леса порядок контролируют, туточки никого не бывает. Да и они — гости редкие, — хлопает легонько мне по руке дед Исай своей сухой внушительной ладонью, что больше двух моих вместе взятых. — Иди-кась лучше спать укладывайся. Сейчас я тебе чистое белье выдам.
Кивает в сторону меленькой комнатки, как и кухня, отделенной занавеской от основной зоны.
— Вам помочь надо, — подхватываю грязные чашки, намереваясь встать и помыть их.
— Разберемся, Аленька, — легко перехватывает и отставляет посуду в сторону. — Поможешь еще. А сейчас уж еле на ногах держишься, а всё храбришься, как воробышко шустрый.
Действительно, на спор сил не остается и, как только голова касается подушки, сон мгновенно затягивает в свои сети. Сама не замечаю, как расслабляюсь и блаженно вытягиваюсь на мягкой пуховой перине.
— Вот и ладненько, — слышу сквозь дрему сочный голос хозяина, что, тихонько шурша, наводит порядок в кухне.
Ух, лентяйка, надо было помочь.
Проскальзывает последняя мысль перед тем, как совсем отключаюсь.
Просыпаюсь резко, будто выныриваю из-под толщи воды, хватая ртом воздух.
Да уж, теперь нам еще сто лет купание в реке сниться будет! Урр!
Рычит моя девочка, лениво потягиваясь в груди, а потом радостно показывает теплый и сладкий комочек радости, что, свернувшись малюсеньким клубочком, тихонько сопит и ушком не ведет.
Наш ангелочек!
И такая умилительная мордочка в этот момент у волчицы, что улыбка сама собой появляется на губах.
Ради него мы с тобой и плавать научимся и летать.
Смеюсь, отвечая мысленно, и выглядываю в окно, где солнце поднялось уже очень высоко. Уверена, радушный хозяин в отличие от меня давно на ногах, а я так разоспалась, что совершенно не слышала, как он уходил. Вот тебе и оборотень. Муха сонная, не иначе.
Ничего страшного, он тихонько всё делал и тебя не беспокоил. Вот и правильно, нам силы нужны, чтобы малыша в животике растить и ждать, когда папка за нами явится. А еще лучше самим к нему рвануть.
Мечтательно закатывает глаза волчица, во всю транслируя мне большого серого волка, каким видела вторую сущность Райдэна.
Нет, милая, будем делать всё аккуратно. Еще не хватало попасть в лапы ребятам Винса или тем, кто за нами охотился все эти дни. В следующий раз так может уже не повезти.
Ладно, пока подождем.
Смиряется Серебрянка, фыркнув.
Да, этой красотке дай волю, уже бы со всех лап стартанула к волку, которому, нисколько в нем не сомневаясь, отдала своё сердце сразу и навсегда.
Шустро соскакиваю с кровати, аккуратно заправляю постель, и, взбив попышнее подушки, укладываю их одну на другую. А сверху всю пуховую конструкцию накрываю тонкой ажурно вышитой накидкой, как было до моего появления. Так бабульки в деревнях лет пятьдесят назад делали. Очень уютно, красиво и глаз радует.
Прекрасной мастерицей была почившая хозяйка. Не руки, а золото. Кружево легкое, узорчатое, невесомое, как паутинка, вывязанное все со вкусом и душой.
— Аля, встала уже? — тихонько войдя в дом и заметив, что я проснулась и поправляю занавеси, закрывающие спаленку, зычно вопрошает дед Исай. — Как поспала? Успела отдохнуть?
— Спасибо, чудесно, — киваю с улыбкой. — Готова помогать, чтобы не требовалось сделать.
Настроение действительно такое боевое, на душе легко, что хочется не сидеть, как привыкла, в четырех стенах, а двигаться и активничать.
— Ух, шустрая какая! — смеется громко и раскатисто лесничий. — Погодь маленько. Сначала надо-сть тебя умыть, накормить, потом список написать, что прикупить в сельмаге, окромя ботиночек на ногу. А там уж я поеду, а ты погуляешь недалече от дома. Воздухом подышишь, осмотришься, ягодок поешь прямо с куста или пособираешь впрок. А дела мы потом с тобой делать начнем. Не боись, их совсем малость. Это я больше так, для красного словца ляпнул.
— Нисколько не боюсь, — качаю головой, сполоснув лицо и вытираясь белоснежным полотенцем, что тоже с вышивкой по краям. — И помогу с радостью. И деньги дам на покупки. Не переживайте, у меня их достаточно.
— Разберемся, дочка. А теперь помогай на стол накрывать. Будешь хозяюшкой, — обмыв руки с мылом, дед Исай подает мне большую доску, нож и краюху каравая. — Нарезай хлеб, а я пока сыр достану и сметанку с творогом.
Удивительно, но на небольшой кухоньке мы вдвоем с человеком-горой вполне умещаемся и даже друг другу не мешаем, когда накрываем в четыре руки завтрак.
Впервые я готовлю для кого-то за очень долгое время. Хотя, конечно, слово «готовлю» тут слишком громко звучит, но всё же. С папой вот так вдвоем
