— Не знаю… Когда мы с Антоном пришли к ним, они подняли нас на смех. Сказали, что давно уже не занимаются наукой, разрешили посмотреть лабораторию — там правда ничего особенного…
— Но у Антона действительно, — Саймон замялся, — проблема?
— Да. Я сама видела, как это происходит! — кивнула я.
Любимый слушал меня очень серьезно. Он сосредоточенно смотрел прямо перед собой и даже ни разу не улыбнулся, когда я рассказывала, как выскочил из квартиры Коржан и как испугался несуществующей змеи Мехмет. Когда я закончила, он повернулся ко мне:
— Полина, может быть, Грасини действительно… — и тут нас прервали: к калитке подъехало такси. Я вскочила.
— Папа!
— Полина! — отозвался отец, стремительно вылезая из машины.
Я бросилась к нему. Отец через мою голову кинул на Саймона подозрительный взгляд и заключил меня в свои крепкие объятия.
— Ну, как тут у вас дела? — спросил папа, отстраняясь. Я увидела, что лицо у него усталое, под глазами залегли тени.
— Все нормально! — бодро сообщила я.
На крыльце уже появилась бабушка. Она всплеснула руками:
— Что же вы стоите? Чай уже вскипел!
Мы пошли к дому. Папа на ходу сурово бросил Саймону:
— Вас это приглашение тоже касается, молодой человек! — как будто мой любимый собирался убежать. От возмущения я вся так и вспыхнула, но Саймон лукаво ухмыльнулся мне, и всю злость как рукой сняло.
Бабушка выставила на стол наш лучший сервиз — с толстыми розовыми ангелочками на чашках. В детстве папа пугал меня, что, если не буду заниматься физкультурой, стану как они. И я послушно делала зарядку, показывая язык раскормленным малышам с крылышками.
— А где Таня? — тихо спросил папа у бабушки.
— Где ей быть? В больнице! — ответила бабуля, ставя перед нами свежеиспеченный яблочный пирог. Мне показалось, что папа чуть погрустнел при этом известии.
Папа пил чай, а бабушка все подкладывала и подкладывала ему куски пирога: наверное, она думает, что в Москве он голодает.
— Ты почему такой усталый, Дмитрий? — строго спросила она, присмотревшись к его лицу.
— Работа… — папа развел руками.
— Ты хоть на выходные-то останешься? Отдохнул бы у нас, в море искупался… — предложила бабуля.
Отец как-то виновато посмотрел на нее.
— Не могу. Собака у меня там одна осталась.
Что? Мы с бабушкой обменялись изумленными взглядами: у папы — собака?! Сколько себя помню, отец был категорическим противником животных в доме, и на этой почве они часто ссорились с мамой — она мечтала о собаке.
— А что за пес? — полюбопытствовала я, стараясь скрыть свое удивление.
— Твоя бывшая питомица — Жука, — смущенно буркнул отец и уткнулся в чашку.
— Зоя всучила тебе Жуку?
— Ну почему всучила… — еще больше смутился он. — Просто предложила завести собаку…
Саймон мало что понимал в нашем разговоре. Он не знал, что Жука — беспородный пес с больными лапами и, конечно, не мог понять моего удивления из-за того, что папа завел собаку.
— Ну да! Зоя умеет уговаривать… — фыркнула я и переглянулась с бабушкой. У нее был очень довольный вид: как будто папа сообщил, что его выдвинули на Нобелевскую премию.
После чая отец выразительно посмотрел на нас с Саймоном.
— Я пойду в отдел, не проводите меня? — предложил он, поднимаясь.
— Ты нас в отделе допрашивать будешь? — ужаснулась я. — Вообще-то мы не преступники!
Бабушка замерла у раковины и навострила уши, видимо, готовясь вступиться за меня если что.
— По дороге поговорим! — буркнул отец. — Много чести в отделе вас допрашивать!
Мы вышли на дорогу и направились вдоль утопающих в зелени заборов к центру поселка. В каждом садике цвели цветы, то и дело на нас волнами накатывал их сладкий аромат. Становилось жарко. Папа в своих плотных брюках и рубашке с длинным рукавом сразу вспотел и стал еще недовольнее.
— Авантюристы! — вдруг рявкнул он, поворачиваясь к нам.
— Па-ап! — возмутилась я.
— А как вас еще назвать? Одна летит в Турцию снимать кино, а оказывается в Бетте! Другой вообще в розыске! — отрезал папа.
Мы уже почти дошли до центра. Я увидела, что на лавочке у дома культуры сидят две пожилые женщины.
— Пап, Саймону нельзя здесь появляться! — спохватилась я.
Если те две тетки увидят меня, отца и Саймона, минут через пятнадцать о нас будет судачить весь поселок!
Отец остановился и стер пот со лба.
— Я же говорю — авантюристы… — произнес он уже без прежнего пыла. — Что дальше-то делать собираетесь?
— Вот об этом мы и хотели с вами поговорить, Дмитрий Павлович. — вмешался Саймон. — Нам нужна ваша помощь.
— Вот как? — папа вложил в это восклицание всю иронию, на которую был способен. Но Саймон был невозмутим. Правда, мне показалось, что он немного бледен.
— Полина хочет остаться здесь и поступить в сочинский психолого-педагогический институт. — Отец заинтересованно вскинул голову. — И я хочу, чтобы вы знали: я тоже буду здесь. Мы теперь всегда будем вместе! — Саймон крепко взял меня за руку и решительно посмотрел на отца.
Повисла пауза. Папа обдумывал услышанное.
— Так, — сказал он наконец.
— Но вы знаете, что меня ищут. И наверное, я должен объяснить вам почему. — Отец так и впился в Саймона глазами. — Дело в том, что я стал жертвой неудачного эксперимента. Я не могу прожить без воды больше нескольких часов. Не знаю, за кого там меня приняли люди из спецслужб, но кроме этого ничего особенного во мне нет…
Отец молчал, и я не выдержала:
— Пап, Антон Борисович Кинарь может это подтвердить! Эти эксперименты с людьми проводят ученые по фамилии Грасини. Антон делал сюжет о них! И он тоже стал жертвой их опытов! — я почти кричала.
— Хорошо. Я проверю, — коротко и недоверчиво бросил папа.
— Когда вы убедитесь, что это правда, не могли бы вы объяснить своим коллегам из спецслужб, что я не представляю для них интереса? — попросил Саймон.
Папа пожал плечами:
— При условии, что вы не врете… Пожалуй.
Я кинулась к нему:
— Папочка! Спасибо!
— Пока не за что… — буркнул отец. И добавил: — Будем считать, что вы ответили на мои вопросы. Вы свободны. Пока… — И он энергично зашагал по солнцепеку.
— Саймон! Как хорошо ты это придумал! — завопила я, кидаясь любимому на шею.
Тут я заметила, что он действительно сильно побледнел и выглядит устало. Казалось, он собрал все силы, чтобы улыбнуться мне.
— Тебе надо к морю? — догадалась я.
— Да, — тихо сказал Саймон. — И иногда я сам себя ненавижу за эту слабость!
— Не смей так говорить. Я тебя люблю таким!
