Наконец, терпение Селены иссякло, и она была вынуждена сменить тему.
— Порой я думаю… — Она пожала плечами. — А что, если все лгут о смерти? Что, если нет никакого Забвения, и вместо этого ты остаешься в своем теле навсегда, в сознании, но в полной неподвижности.
Чудесно. Она хотела разрядить обстановку.
Блестящая. Попытка.
— Ну, тела же… — Он прокашлялся. — Знаешь, они гниют.
— Хм, аргумент.
— Хотя, каким, по-моему, кошмаром, может обернуться загробная жизнь? Я боюсь зомби-апокалипсиса. — Он взялся за ложку и начал есть, не отпуская ее свободную руку. — Тогда будет паршиво. Ты отбросишь копыта, а потом будешь бродить по земле, пожизненно застряв на диете Аткинса.
Она подняла ложку, останавливая его.
— Так, подожди… смотри, ты просто будешь голодным, да? И если найдешь людей для еды, то, знаешь, зомби живется не так и плохо.
— А если нижняя половина лица отвалится? Как будешь питаться без челюсти? Тогда ты будешь испытывать постоянный голод, который не сможешь утолить. Полный отстой.
— Трубочки.
— Что?
— Просто нужны трубочки.
— Бедро через трубочку не употребишь.
— И блендер. Трубочки и блендер. Тогда все шикарно.
Трэз взорвался от громкого хохота, удивительно, как он не разбудил половину особняка.
— О, Боже, это ненормально. — Он наклонился, целуя ее. — Полный бред.
Внезапно, Селена тоже расплылась в улыбке… такой, что заныли щеки.
— Абсолютный. Это называется «театр абсурда»?
— Ага. Особенно если мы продолжим прикалываться. — Трэз помрачнел. — И хорошо, если ты не хочешь идти.
— Куда? В театр? Слава Богу.
— Вниз, к Джейн. Если не хочешь идти, то я не стану тебя заставлять.
Селена шумно выдохнула.
— Спасибо. Правда, я очень ценю это.
— Не благодари меня. Это не мне решать. Тебе. — Он прошелся ложкой по стенкам чашки. — Думаю, это важно, что у тебя есть свое мнение на все, что касается твоей жизни, особенно болезни и методов лечения. Кажется, у тебя нет особого выбора по части своей… грядущей… судьбы, и поэтому возможности для принятия решений кажутся особенно важными. — Он посмотрел на нее. — У меня может быть свое мнение и, можешь не сомневаться, я всегда его выскажу, но последнее, чего я хочу — чтобы ты чувствовала давление с моей стороны. На тебя и так многое давит. Я не стану добавлять.
— Как ты узнал… Боже, будто ты точно знаешь, что я чувствую.
Он пожал плечами, а его взгляд стал таким далеким. Потом он постучал по голове.
— Удачное предположение. Соображалка работает. — Потом он снова сосредоточился на ней. — Так, вопрос в том, куда ты хочешь отправиться?
— Что, прости?
— Куда ты хочешь пойти? Клиника — не вариант… что тогда?
Селена откинулась на спинку стула. Сейчас она уперлась взглядом в окна.
— Мне нравится Вилла Ривенджа, если ты об этом?
— Будь смелее. Думай шире. Давай, должно быть что-то увлекательное. Тадж Махал, Париж…
— Мы не можем отправиться в Париж.
— Кто так сказал?
— Эмм…
— Никогда не встречал этого Эмм, не знаю такого, плевать, что там за громила… если он встанет у нас на пути? Я убью гаденыша.
— Ты невероятный. — Наклонившись, Селена поцеловала его в губы. Потом попыталась родить что-нибудь в своем мозгу. — Вот она, удача, разве нет? Наконец получить пропуск во все двери… и оказаться не в состоянии приду… ой, знаю!
— Назови, и я все исполню.
— Я хочу побывать в «Вокруг Света».
Трэз тоже откинулся на спинку.
— Ресторан?
— Ага. — Она вытерла губы салфеткой. — Я бы хотела поужинать в «Вокруг Света».
— В том, что опоясывает крышу…
— Самого высокого здания в Колдвелле! Однажды я видела его по ТВ, когда сидела с Лейлой в ее комнате. Там можно сесть рядом с окном и смотреть на город во время трапезы. — Она нахмурилась, когда Трэз, казалось, проглотил ком… и не потому, что набрал слишком много овсянки на ложку. — Ты в порядке?
— Да, конечно. — Трэз кивнул и расправил грудь, весь из себя мужчина рядом с ней. — Я думаю, это чудесная мысль. Мы попросим Фритца забронировать столик на эту ночь… у меня есть кое-какие связи в городе, так что проблем не возникнет. И они подают ужин до девяти или даже до десяти.
Селена расплылась в улыбке, представляя себя в одной из мантий Избранных, с хорошей прической, нормальным телом… и Трэза, сидевшего напротив за черным блестящим столом, с кипенно-белыми салфетками, идеально квадратными тарелками, серебро мерцает в свете свечей.
Идеально.
Романтично.
И ничего связанного с болезнью.
— Я в жутком восторге, — заявила она.
Следующая ложка овсянки, попавшая в ее рот, была сладкой и кремовой, почти такой же идеальной как… как люди это называют? Пере-вкус?
Это было нелогично. Но кому какое дело.
— Это свидание, да? — осознала она. Хвала Деве-Летописеце, я иду на свидание!
Трэз рассмеялся, звук прокатился по его широкой груди.
— Будь уверена. И я буду относиться к тебе, как к королеве. Моей королеве.
Пока они ели, Селена думала… вау, она переживала такой странный ландшафт эмоций: глубокие впадины отчаяния, за которыми следовали обширные поля чистых и прекрасных эмоций, было честью испытывать это. Будто ее жизнь, урезанная во времени, была сжата, словно ткань в кулаке, которая раньше была гладкой и без морщин, а сейчас шла большими волнами.
Она бы предпочла роскошь обладания веками. Но здесь и сейчас она чувствовала себя невероятно живой. Настолько, что сомневалась, что жила раньше.
— Спасибо, — сказала она внезапно.
— За что?
Она уставилась на свою овсянку, чувствуя, как горят щеки.
— За эту ночь. Она лучшая в моей жизни.
— Мы там еще не были, моя королева.
— И все равно эта ночь — лучшая… — она посмотрела в его темные глаза — … за всю мою жизнь.
айЭм очнулся от запаха супа, и когда мозг снова включился, в этот раз не было пурги в духе «Это ему снится?». Хотя он провалялся без сознания из-за сотрясения, он не пропустил ни одной секунды из того, что произошло с ним в камере дворца Королевы: ни переодевания перед Копией-Авраама-Линкольна, ни подступления к Территории с черного входа, ни удара по голове, за которым последовало его предыдущее недолгое пробуждение.
Но суп его удивил. Прямо как в детстве, тыквенное пюре и сливки, специи и рис.
И в камере был еще один запах. Такой же заполнил его нос, когда приходил жрец, чтобы проверить его метки.
Открывая глаза, он…
Отшатнулся.
майкен, или служанка, сидела перед ним на коленях, ее тело и голова были укрыты под бледно-голубой формой, на лице — маска из металлической сетки, которая не показывала ему ни ее глаз, ни черт. В ее руках был красивый деревянный поднос с чашей, ложкой, графином и стаканом, а также большой ломоть хлеба.
Жреца не было. Больше с ними никого не было.
Он снова сделал вдох… а потом осознал, что, наверное, женщина приходила раньше, вместе с придворными, но он ее не увидел.
Он оттолкнулся от пола. И тогда понял, что был голым.
Плевать. Он не хотел смущать майкен, но она могла уйти, если ее не устроит его вид.
Хотя она на него не смотрела. Ее голова была опущена в покорной позе, как ее и учили.
с’Экс, очевидно, собирался присматривать за ним, пока он был в тюрьме… или, по крайней мере, поддерживать его в живых какое-то время. И на мгновение ему стало жаль женщину, которая имела настолько низкий социальный ранг, что ее одну отправляли к потенциально опасным мужчинам, без оглядки на ее безопасность и принадлежность к слабому полу.
С другой стороны, в иерархии всего, в сущности, она была бесценна.
Печально. Но у него достаточно своих проблем.
Не обращая внимание на майкен или свою наготу, айЭм поднялся на ноги и подошел к ширме в дальнем углу. Уборная располагалась за перегородкой, и он воспользовался ею… еще одно напоминание, что его унесло из Канзаса.
Собираясь умыть лицо, он склонился над раковиной для простолюдинов, там был всего один кран, а не два — для холодной и горячей воды.
Это не потому, что он был заключенным: он привык к проблеме «дождись-горячей-воды» еще за пределами Территории. Люди всегда смешивали противоположности для достижения идеальной температуры. Здесь, в с’Хисбэ? Вся вода была девяносто восьми градусов. Для питья, мытья, чистки зубов — все одно, не горячая и не холодная.
Сполоснув лицо, он взял черное полотенце с крючка на стене и вытерся. Мягкое. Такое мягкое. Не сравнится с человеческими, а ведь он был простым заключенным.
айЭм из привычки обернул влажное полотенце вокруг бедер и вышел из-за ширмы.
— Скажи с’Эксу, что я хочу его видеть.
Заключенным, как правило, запрещалось что-либо просить, но плевать он хотел. Он также отказывался говорить на Древнем Языке или Диалекте Теней. В связи с преобладанием человеческой культуры в школах Теней преподавали английский, и даже персоналу полагалось иметь начальные знания языка.
