И вот когда кажется Айлише, будто она одна-одинешенька среди этих страшных угрюмых, забытых богами и людьми руин, девушка слышит надрывный жалобный плач. Так плачет младенец, брошенный без еды и воды.
Словно неведомые силы пробуждаются в слабом непослушном теле. Айлиша бежит, бежит по крутой лестнице. Одна стена вдоль ступенек обрушилась и если оступишься — полетишь прямиком в черную тьму. Но она бежит и ничего ей не страшно. Только этот плач. Безнадежный крик беспомощного существа, всеми брошенного, покинутого.
А через миг девушка оказывается в черном коридоре и мчится навстречу плачу, рвущемуся из-за тяжелой двери. И почему-то в груди уверенность: за дверью этой непременно окажется покой Бьерги — креффа некромантов.
Коченеющей рукой Айлиша толкает тяжелую створку, снова слышит надрывный детский плач, дверь распахивается и… на глазах у обезумевшей от бега и тоски целительницы покой колдуньи вместе с лежащим на лавке младенцем обрушивается вниз.
Девушка видит, как пропадает в черной пустоте кричащий комочек и, понимая, что не сможет выжить одна среди этой темноты и отчаяния, делает шаг и падает следом. Сердце подпрыгивает к горлу. Она просыпается на мокром от пота тюфяке, дрожащая, заплаканная, разбитая, трясущаяся от ужаса и необъяснимой боли.
* * *
В один из вьюжных дней студенника — первого месяца зимы — судьба приготовила ей новое испытание. Только девушка вбежала в Башню, отряхивая с кожуха снег и дуя на озябшие ладони, как Ихтор огорошил ее новостью:
— Сегодня, душа моя, буду учить людей жизни лишать.
От этих страшных слов, сказанных с обыденным равнодушием, казалось, застыл воздух. Айлиша помертвела. Не послушные губы сами собой прошептали:
— Я целитель. Не убивец.
— А что делать будешь, целитель, с тем, кого и спасти нельзя, и в живых не оставишь мучиться? — вздохнул крефф. — Как дашь легкую смерть? И чтобы мгновенная, без мук.
— Не знаю. Убить не смогу. Я всякий раз со двора убегала, когда мать птицу резала. А уж, когда скотину забивали и говорить нечего. Седмицу болела потом, мясо видеть не могла, — упрямо мотнула головой девушка. — Не смогу я. Против Дара целительского этого, против воли Богов. Только Хранители решают, кому жить, а кому умереть.
— Дура, — сказал, как выплюнул, одноглазый, — когда ж ты в ум-то войдешь, наконец, а?
И, подтолкнув упирающуюся лекарку, так и заставил идти в покойницкую.
До самой ночи Айлиша твердила урок, запоминая, где на человеческом теле самые уязвимые места. Ихтор был зол в учении, спуску не давал. Хочешь, не хочешь, все запомнишь.
А на следующий день Майрико наставляла послушницу делать потраву, что за мгновение способна остановить стук сердца или заставить человека гнить заживо. Рассудок юной целительницы отказывался понимать, как лекарь может отнимать жизни?! Да и видано ли это, чтобы целитель был еще и равнодушным убийцей? Все ее естество восставало против этого. Впервые девушка горько сетовала на свой Дар, впервые задумалась — хочет ли постигать науку? Может напрасно она мечтала о Цитадели? Может, ее удел заменить Орсану и занять ее место деревенской знахарки? Поди пойми.
…Через три ночи в Цитадель пришел обоз. Страшный был тот обоз. Не звенели бубенчики, не ржали весело, почуяв близкий отдых, лошади, не слышно было оживленных голосов приезжих.
В мертвой тишине храпящие кони вволокли во двор двое саней. И тянулся за ними темный, почти черный след. Возницы, охрипшие от криков, обессилившие, валились на снег без памяти, лошади, все в хлопьях пены на мокрых боках, ржали, били копытами, боялись подпускать к себе людей.
Двор крепости сразу же наполнился сиянием факелов, метущимися тенями…
— Ну, ну! — негромко приговаривал Фебр, осторожно приближаясь, ловя узду. И тут же притягивал к себе исстрадавшуюся лошадиную морду, гладил, успокаивал. Но все равно копыта тревожно переступали в изрытом снегу, конь шарахался, пугаясь резких звуков, а бока подрагивали.
— Выпрягай, выпрягай! Они от запаха крови одурели, — кричал парень кому-то из младших выучеников.
Вокруг саней сновали старшие послушники и креффы. С лестницы, на которой Айлиша стояла в наспех наброшенном кожухе, ей была видна Лесана, помогавшая стаскивать с обоза тела, трудящаяся наравне с мужиками. И вдруг девушка побледнела, прижала окровавленную руку к лицу. Айлиша вгляделась. Молодой парень, изодранный в клочья. Кусок мяса. Как только лицо цело осталось.
Лесана обвела помертвевшим взором двор и почему-то из всех целителей увидела только стоящую на возвышении подругу.
— Сюда, сюда! — истошно закричала она, размахивая руками. — Айлиша!!!
Лекарка метнулась на зов, поспешно засовывая руки в рукава, пробежала мимо трясущегося возницы, которого кто-то из младших поил горячим питьем. Мужик лет сорока с всклокоченной, торчащей во все стороны бородой повторял одно и то же:
— Чуть опоздали до заката-то, дерево поперек дороги лежало… А тут они как полезли со всех сторон. Маг наш бился, а куда там. Меня только оберег и спас… А ведь чуть опоздали до заката-то…
Целительница не поняла, кто опоздал, что за дерево, он проталкивалсь к Лесане.
— Что? Живой?
— Помоги, — подруга вскинула глаза. Она стояла на коленях в снегу, удерживая голову молодого мага. — Он живой еще. Помоги!
Девушка опустилась рядом. Неприметное лицо со сломанным носом… Боевики все почти в шрамах и увечьях, странно, что боги берегли Лесану, не изуродовали покуда ей лица.
— Помоги. Он… он с обозом ехал, в котором мама моя приезжала, — И Лесана залилась слезами, не умея объяснить свое беспокойство по незнакомому чужому человеку.
Но отчего-то юной целительнице стало ясно, плачет подруга не потому, что полюбился или приглянулся ей парень, а оттого, что сейчас держала Лесана на коленях свою судьбу. И видела ее воочию. Как ее — такую же изодранную привезут однажды к людям. И некому будет оплакать. Некому пожалеть. Упокоят. И забудут.
— Давай, давай, — забормотала Айлиша, ощупывая лицо и голову парня. — Сейчас, сейчас…
— Ты чего тут копошишься, а ну быстро в башню! — рявкнул сверху знакомый до боли голос Ихтора. — Людям помощь нужна.
Послушница подскочила и только сейчас разглядела, что на вкатившихся во двор санях лежали вперемежку с мертвыми, живые. Изорванные, окровавленные. Услышала она и глухие приказы, отдаваемые чистым звонким голосом Майрико:
— Этого в мертвецкую, к вечеру в оборотня переродится, этого в покойницкую, на нем целители еще поучатся. Этих в лекарскую. Донатос, ныне вот этих упокоить надо, чтобы не поднялись!
