Он криво улыбнулся — на пробу. Убедившись, что я лежу смирно, убрал руку.
— Куда ты меня везёшь? — зубы предательски стукнули, голос пропал.
— Об этом — потом.
— Когда потом? Там был грузовик Карассисов, это дирижабль Карассисов. Может, это Карассисы послали тебя за мной?
Лицо Фалько окаменело.
— Нет, — сказал он.
И всё. Ни слова больше.
Я зажмурилась, стиснула руки в замок, пытаясь унять нездоровую дрожь и чувствуя, как тело под платьем, под его проклятым чёрным пальто покрывается липким потом.
Внизу лежала бездна, бездна плыла за окнами. Без-дна. Без дна. И я, скорчившись на ящиках, коробках и прочих "сопутствующих грузах", падала и падала в эту бездну. Объяснять бессмысленно. Никогда этого ужаса не поймёт тот, кто сам его не испытал.
Фалько накрыл мои сцепленные руки своей тёплой сухой ладонью.
— Ты не упадёшь.
— Ну да. Мы упадём все вместе.
— Все — не знаю. Но тебе я упасть не дам.
Он сказал это так просто, что на секунду я поверила. И тут же разозлилась. На себя. На него.
Демагогия. Пошлость. Пустословие. По сути, та же ложь.
Хотела презрительно хмыкнуть — вышел жалкий болезненный всхлип. Но злость придала сил. Я заставила себя открыть глаза и уставилась к кромешную тьму. Фонарь Фалько погасил, экономя заряд батареи.
— Знаешь, почему птицы не падают? — спросил он.
— У них есть крылья, — на этот раз презрительный тон мне почти удался.
— Они умеют чувствовать воздух. Там, в воздухе, как в море, есть течения, приливы и отливы, водовороты и водопады. А птица — это живой корабль, со своим компасом, рулём и парусами, и он плывёт по этом невидимым волнам. Ты когда-нибудь плавала по морю?
— На прогулочном баркасе.
— Тебе было страшно?
— Не очень. Только на трапе. Он качался. И ещё я боялась морской болезни.
— Ты видела под баркасом воду, поэтому не испытывала страха. Хотя прекрасно знала, что в море легко утонуть.
— Я умею плавать.
— Да, это повышает шансы, — в его голосе почудилась тень улыбки. — Воздух — такой же океан, только прозрачный. И можно научиться по нему плавать.
— Человек — не птица.
— Верно, — снова улыбка, на этот раз чуть лукавая. — У человека есть корабли для моря и дирижабли для воздуха. Наш дирижабль полностью исправен, его баллоны наполнены безопасным гелием, экипаж знает своё дело и довезёт нас куда надо.
Странно, но этот нелепый спор меня успокоил. Внутри по-прежнему сжималось, дыхание перехватывало, руки потели. Однако панический ужас ушёл.
Фалько включил фонарик, медленно повёл лучом.
— В дирижабле оборудован технический отдел для баков с топливом, маслом и водой, большой отсек для цветов, отсек поменьше для лекарств и самый маленький — для мелких грузов, которые пересылают частные заказчики. Ну-ка приподнимись. Я подвину эту коробку, она режет тебе бок.
Он наклонился, переместил что-то у меня за спиной. Стало и правда удобнее. Но лежать надоело, и я села, прикрыв колени чёрными полами.
Наш отсек для мелких грузов был не так уж мал, в него, друг за другом, могли легко въехать два "фантома". Вдоль одной стены тянулся стеллаж с небольшими контейнерами, в которых, должно быть, помещались самые ценные и хрупкие вещи. У другой стены громоздились друг на друге контейнеры покрупнее, вперемешку с ящиками, коробами, мешками и тюками. И наверху этой невысокой груды, подхваченной снизу толстой страховочной сеткой, сидели мы.
Фалько лёг на бок, подпёр рукой голову и погасил фонарь.
— Дирижабль грузовой, — сказал он. — Хозяева пожалели магнетических кристаллов. Моторы работают на бензине. Это топливо, которое получают из ископаемой горючей жидкости под названием нефть. Слышала о такой? Её достают из глубин земли на севере, в районе Гивнора, и на островах к юго-востоку от континента. Нефти на континенте мало, поэтому бензин дорог, но кристаллы дороже. Это из-за бензина моторы так ревут.
Непрерывный гул и правда давил на уши.
— А он не взорвётся?
— Нет, если специально не поджечь. Но выхлопы от него портят воздух. Пусть и не так, как угольный дым.
— Жаль, что на дирижаблях нельзя использовать напыление.
— Те две аварии — из-за перегрева и из-за молнии в грозу… Думаю, мажи найдут способ всё исправить. Они мастера изобретать разные способы, — он неприязненно усмехнулся.
— Не любишь мажисьеров?
— А ты?
Прозвучало, как намёк. Обидный намёк. Я отвернулась. Мучительная темень, гул, от которого сводит скулы, а главное, пытка неизвестностью. Сколько можно сдерживать себя? Ответ просился с губ, а вместе с ним — вопросы:
— Не люблю. Больше нет. Почему ты говоришь, о чём угодно, только не о том, что я действительно хочу знать. Куда мы летим? Зачем? Что тебе от меня нужно? Кто ты вообще такой?
Вспыхнул фонарик. Луч глядел в сторону, жёлтый отсвет делил лицо Фалько на две части — светлую и тёмную.
— Скоро мы будем на месте. Это не конец пути, просто остановка для отдыха. Там поговорим. Обещаю, я отвечу на все твои вопросы — если смогу.
Он вздохнул.
— Это будет трудный разговор.
Время тянулось медленно, как дурной сон. Молчание. Кромешный мрак. Несвежий воздух. Холодный металл контейнеров и занозистые доски деревянных ящиков. Казалось, ничего другого на свете не существует, и так будет вечно. Отступивший было страх потихоньку опять заполз под кожу и шевелился там холодной змеёй.
Я съёжилась на боку, закрыла глаза. Что-то давило на бедро. Не угол коробки и не ручка контейнера. Пошарила под собой, угодила в карман и вытащила на свет плоскую металлическую фляжку, обтянутую кожей. Внутри булькнуло. Фалько снова зажёг фонарик и наблюдал за мной из-под полуопущенных век.
Стало неловко.
— Прости. Мне мешало.
Веки поднялись, в янтарных переливах его глаз взблеснула улыбка.
— Хорошо, что нашла. Я про неё забыл. Глотни, станет легче.
Значит, спиртное — я и не сомневалась. Наверняка крепкое, такое, от которого вышибает дух. Хотела отказаться. Но мелькнула отчаянная мысль: опрокину в себя всю флягу, с непривычки и на голодный желудок пронять должно сильно. Потеряю соображение, забудусь, может быть усну.
— В другом кармане шоколадка. Ты, наверно, голодная.
В животе и правда давно посасывало. Но мысль о еде — в душной мышеловке, над убийственной бездной — вызывала отвращение. Я отыскала шоколадку, протянула ему вместе с фляжкой.
— Возьми, я не хочу.
На обёртке фирмы "Эрши" румяная малышка с наслаждением вгрызалась в огромную плитку шоколада. Губы и щёки её были измазаны коричневым. От одного взгляда на эти щёки меня замутило.
Фалько чуть нахмурился, потом кивнул.
— Может, и к лучшему.
C шуршанием вскрыл обёртку, отломил пару долек, бросил в рот, сделал глоток из фляжки. Сказал с оттенком шального веселья:
— Пожалуй, здесь спёртый воздух. Не хочешь полетать?
Стало жутко. Язык прилип к гортани.
— Что… что ты собираешься делать?
— Прыгну вниз, само собой. Сейчас проделаю дыру в обшивке…
— Не шути так!
— Прости, — весёлость ушла из его голоса. — Но нам действительно пора.
Он заставил меня сесть, рассовал по карманам шоколад, фляжку, погасил фонарик. Будто коршун закрыл глаза чёрным крылом. Хотелось закричать, содрать с век пелену мрака, выбраться из этой гудящей душегубки.
— Сейчас тебе надо очень хорошо приготовиться…
— Но мы же в воздухе!
Истерические нотки — как ногтем по стеклу. И пускай. Я устала быть сдержанной, рассудительной и хладнокровной. Все страхи и потрясения последних двух дней свились в тугой клубок тьмы. Эта тьма распирала грудь и рвалась наружу, желая, нет, жаждя соединиться с тьмой вокруг.
— Мы разобьёмся!
— Верити…
Его руки на плечах, как оковы. Плен. Пытка. Тюрьма.
— Пусти! Оставь меня в покое! Я больше не могу!
Руки разжались, но облегчения это не принесло: теперь кроме мрака и пустоты вокруг не было ничего. Потом мрак заговорил — низким, сипловатым голосом, похожим и не похожим на голос Фалько. От его слов, стылых и тяжких, по телу побежали мурашки.
