дело за выбором.
— Выбором? — недоверчиво взглянула на незнакомку.
— Жить или уйти в чертоги Чернобога. Ему решать, девонька, наше дело помочь вернуться, если он того захочет в итоге. Сева, нужно вправить ему кости. — Развернувшись ко мне, Заряна пытливо всматривалась словно в саму душу. — Ради тебя он решил отдать жизнь свою. Готова ли ты, поделиться с ним силой? Сейчас она бьёт из тебя чистым и могучим ключом. Нерастраченная, буйная. То, что надо для зова суженого.
— Суженого?
— Ну не проходящего мимо, да? — фыркнула она, утерев мне щёки, невесть откуда взявшимся платком. — Готова?
— Что надо делать?
Заряна жестом приказала всем, кто появился с Волковым и Севой на поляне разойтись. Подняв лежащую на земле палку, очертила вокруг Яна круг. По внешней стороне начертила странные, замысловатые, смахивающие на руны символы. Достав из висящего на поясе изумрудном мешке монету, обвязала трёхцветной ниткой, подвесив её на неожиданно образовавшуюся дырочку в металле, словно кулон.
— Подойди, — скомандовала она, опускаясь на колени по правую сторону от головы Яна. — Присядь вот сюда, — кивнула на пустующее по левую сторону место. Дождавшись, когда я примощусь, продолжила, — повторяй за мной.
Слова, странные, непонятные, громкие начали вылетать из её уст. Прислушавшись и запомнив последовательность, начала бормотать в такт заворожённо наблюдая, как монета в её руке раскачиваясь маятником, набрав обороты вырвалась да покатилась по начерченному вокруг Яна кругу, всё быстрее и быстрее. Чем быстрее бежала магическая серебрушка, тем выше поднималась вслед его бегу пригнутая трава, начинали шуметь тихим шёпотом деревья и переговариваться птицы. Застыв над головой, ожившая монета вспыхнула серебристым светом, с каждой секундой разгораясь сильнее, и вот уже весь круг, как и руны за ним, превратились в расплавленное, жидкое серебро, дрожащее ритмом наших голосов разносящихся над поляной. Белые берёзы вежливо склонились, прислушиваясь к зову, сосны и ели, закачали игольчатыми головами, роняя старые жёлтые иглы, словно седые волосы старец. Птицы, сбившись в стаи, звонко перекрикивали друг друга, кружа над лежащим Яном и нами, продолжавшими шептать и шептать странный, завораживающий зов.
А затем всё разом смолкло.
Лесная лужайка залита светом. Красивая, лет сорока женщина с длинными светлыми косами сидит на большом валуне у воды, играя рукой с мелкими рыбёшками. Те тюкают носами в пальцы и юрко просачиваются меж ними, едва рядом появляется рыба крупнее — щука!
Вот она эта зараза!
Стоит дернуться в ее сторону, как рыба выпрыгивает из воды, перед глазами все идёт рябью, а потом — раз — и уже дородная женщина стоит рядом с той, первой.
— Опять сын твой набедокурил, — качая головой, обращается она к сидящей на камне, но в голосе нет упрека, только грусть и приятие неизбежного.
— В отца пошел… — вздыхает вторая, вновь опуская ладонь в воду.
— А столько надежд было…
— Индрик, как понял, что скрыла ребенка от него и родила, так расстарался сына найти да совратить, — от тоски в тоне у меня самого аж в груди заныло. По всему выходило, что женщина вот так с теплом оправдывала непутевого своего сына, с той любовью, которой я никогда от матери и не знал. — На все, ирод, готов лишь бы не сбылось пророчество старое.
Женщина обернулась и махнула мне рукой:
— Подходи уж ближе, раз пришел.
Я шагнул в их сторону, та, что недавно была щукой, улыбнулась:
— Ну здравствуй, Емеля. Вот и свиделись.
— Это ты меня прокляла! — зло выплюнул я, глядя в ее спокойное, как озёрная гладь лицо.
— Ты так ничего и не понял. Не я тебя прокляла. Ты зарок богам дал и не сдержал. Вот и пришла расплата по-содеянному. Слово-то, коли даёшь, держать надо. А не можешь, так нечего клясться да божиться.
— Я ребенком был! — Ну в самом деле, что за дела с ребенка спрашивать. Много я понимал в те годы-то!
— Это когда обещал ребенком, а когда зарок нарушил — уж вырос лось редкий, — не повышая голоса мягко улыбнулась щука. И, будто услышав, что мысленно рыбой ее зову чуть заметно поморщилась:
— Рожана я, Емеля. Покровительница беременных и детей.
— Так вот почему за Иринку с приплодом наказала.
Вообще-то так себе справедливость за чужие грехи наказывать. А ещё богиня…
— Наказал ты себя сам, ещё раз говорю. Но спорить не буду, Ирину к тебе я направила. Верила, что есть в тебе свет и примешь ты ее вместе с сыном под сердцем.
— А если б и принял, вам что с того? Намолила что ли? Вроде тоже не без греха была, — я никак не мог понять, почему Ирка нагуляла, а наказан я за ее грехи.
— Совратил ее девчонкой ещё молоденькой Индрик — зверь, — вступилась вторая. Я только сейчас заметил, что там, где она сидела, камень пророс свежей травой. Женщина проследила взглядом и улыбнулась. — Мать сыра земля я, Емельян.
Я всматривался в глаза ее и черты лица, все никак вспомнить не мог, где видел. Вот как будто встречались недавно. Где?
— Снасильничал, соблазнил силой великой, а уж по рукам она потом пошла… Являлся он к ней каждый год на две ночи, как выходил из подземных своих чертогов. И строго-настрого велел не заводить дитя. Предсказано ему, что сын его убьет, вот и остерегается…
— Так то он ее утопил, как про дитё прознал… — И вроде никто мне тот младенец, а в душе встрепенулись злость на нерадивого отца. Что мой был безответственный, что этот…
Женщина кивнула.
— А если б принял ты Иринку, то стал бы ребенок под твоей защитой ходить и скрыли бы боги его от Индрика. Вырос бы мальчик, да, может, смог победить отца.
— А ваш сын… — они ведь и так знали, что я подслушал первую часть разговора, чего таиться. Любопытно все же.
— А с моим сыном ты знаком… Федор его зовут. Растила я его в любви, надеялась, что сможет отца погубить, как в предании велено, да рассказали добрые люди ему, кто отец и что снасильничал он меня, Федор бросился мстить. Месть чёрное, злое чувство и не справился с тьмою. Совратил его отец сладкими речами… Ты ведь тоже не хотел отцовской тропой идти… Да не так это просто, — она вновь с тоской покачала головой и умолкла, приложив палец к губам: — Тебя зовут, слышишь?
Я прислушался. И правда Васькин голос. Тихий, плачем болючим по сердцу.
— Я умер, да?
— Не совсем. Ещё сможешь вернуться, если захочешь. Раз уж успел ей так дорог стать, что зовёт, — вмешалась щука. Глаза
