но куда теперь деваться, если в самом деле сглупил и обидел.
– Сядем? – Он мотнул головой в сторону скамейки.
Лианор
Я растерялась. Не знаю, чего я ждала на самом деле – оправданий или ответных претензий – но это «Прости меня, пожалуйста», сказанное безо всяких уверток, почему-то потрясло до глубины души. Родерик снова взял меня за руку, повлек к скамейке. Я опомнилась.
– Я… меня декан ждет, – пролепетала я, чувствуя себя ужасно неловко.
Звучало это так, будто я ищу повод продемонстрировать пренебрежение.
Но Родерик не обиделся.
– Что-то случилось? – встревожился он.
– Не знаю. У ворот ждал посыльный с запиской, мне велено явиться не позже, чем за четверть часа…
Родерик вынул из кармана часы.
– Сейчас полчаса. У нас есть пятнадцать минут, если, конечно…
Я заглянула в серьезные глаза. Как у него это выходит – совершенно не хочется на него обижаться!
– Ты не обидел меня. Хотя… – Я покачала головой. – Зачем я вру. Мне показалось, будто ты сбежал от меня, и это задело, конечно.
Шум листьев вокруг нас исчез, и перестали доноситься голоса студентов с аллеи.
– Сбежал, – кивнул Родерик. – Глупо. Я не хотел, чтобы знали, что я бываю во дворце, не ожидал вас там увидеть, растерялся и… – Он развел руками. – Я не хотел обидеть тебя.
– Но почему?
Он отвел взгляд. Оперся руками о колени, на миг ссутулившись. Снова поднял голову.
– У меня нет титула, и это правда. Правда и то, что я из богатой и знатной семьи. В шестнадцать лет я поступил наперекор воле родителей. Не спрашивай, я не могу, да и не хочу об этом рассказывать. Я ни о чем не жалею, но титула у меня больше нет.
– Они отреклись от тебя? – ахнула я.
– Нет. Я по-прежнему люблю их и они – меня. Но в нашей семье так сложилось, что наследовать сын может только при выполнении определенного условия. И после того, что я сделал, это условия стало невыполнимым.
Я кивнула, хотя ничего не понимала, кроме того, что Родерик не хочет рассказать всего, но и врать, судя по всему, не хочет. Он снова посмотрел мне в глаза – прямо и открыто.
Не хочет рассказать всего…
– Ты женился без их согласия или заделал внебрачного ребенка?
– Что? – На его лице отразилось неподдельное изумление. – Нет! О боги, конечно нет…
Родерик расхохотался, так весело и заразительно, что я не выдержала, тоже захихикала. Успокоившись, он снова взял мои ладони в свои, заглянул мне в глаза.
– Нори, я никогда не был женат, у меня нет детей, и я люблю тебя.
Я зарделась под его взглядом, а он продолжал.
– Я бываю во дворце, чтобы увидеться с родственниками и старыми друзьями, которые остались моими друзьями вопреки всему. Но мне неприятно вспоминать о том случае, неприятно рассказывать, отвечать на вопросы – а вопросы бы наверняка появились – или не отвечать и изворачиваться. Настолько неприятно, что я испугался, увидев там тебя. И, испугавшись, выбрал худший из всех возможных вариантов. Не сердись на меня.
Я облегченно выдохнула, ткнулась лбом в его плечо. Родерик обнял меня.
– И не плачь. – Его руки скользнули по спине. – Все эти глупости не стоят твоих слез.
– Я не из-за тебя, – подняла я голову. Неуверенно улыбнувшись, призналась: – Точнее, не только из-за тебя. Сперва утро, потом еще кое-что случилось, а теперь увидела тебя с Корделией, и это стало последней…
– Она покидает университет. Не знаю, вернется ли доучиться потом, когда скандал забудется, но тебя она больше не будет беспокоить.
– Спасибо, – прошептала я.
– Не за что. Даже если бы она подставила не тебя, как староста целителей я бы сделал все, чтобы убрать с факультета человека, способного на подобное. Мы не имеем права использовать свои знания во вред.
Я кивнула. Какое-то время мы молчали. Хотела бы я сказать, что рядом с ним было тепло и спокойно, но одна мысль грызла меня. Сейчас Родерик уцепится за фразу «случилось еще кое-что» и спросит, что именно. Признаться? Отмолчаться? Сказать, будто не хочу говорить о неприятных вещах, как это только что сделал он?
Нет, если он отвернется от меня только потому, что моя мать оказалась уличной нищенкой – а сейчас я была почти уверена в этом – то все его слова о любви не стоят и стертого медяка.
Я решилась.
– У нас еще есть время?
Родерик снова глянул на часы, кивнул.
– Сегодня утром я была у летнего сада.
Рассказывать было сложно, слова путались, горечь и боль мешали дышать, а еще мешал страх. Вот сейчас я договорю, подниму взгляд, который словно приклеился к моим собственным рукам, и увижу на его лице презрение. И…
– И теперь я не знаю, что делать.
Я все же заставила себя поднять глаза и увидела в его взгляде сочувствие. Родерик мягко привлек меня к себе, и, не удержав всхлипа, я устроила голову у него на плече.
– Ты можешь попробовать забыть о ней и жить так же, как жила раньше, – сказал он, гладя меня по спине. – Можешь попытаться поговорить еще раз, но, скорее всего, тебя снова прогонят.
– Но почему? – вскинулась я.
– Потому что ей больно. Стыдно. И именно потому, что она тебя прогнала, а не бросилась в объятья, чтобы потом вымогать деньги, я думаю, что ты все поняла верно. Похоже, в ней еще осталось что-то человеческое, несмотря на ту жизнь, что она ведет.
Родерик молчал, и я тоже молчала. Вот теперь мне в самом деле было тепло и уютно в его объятьях.
– А еще я могу попробовать разузнать для тебя ее прошлое, – предложил Родерик. – Ее и твое. Попрошу одного приятеля, если это возможно в принципе, он сделает.
– Правда? – ахнула я, заглядывая ему в глаза.
– Правда, – кивнул он. – Но, Нори… Ты уверена, что хочешь это знать? Не будет ли правда больней, чем неведение?
– Уверена, – кивнула я. В конце концов, у меня было достаточно времени, чтобы это обдумать. – Лучше знать, чем не знать. Ты же сам говорил, что мое происхождение – часть меня.
– Тогда я узнаю для тебя. Правда, понадобится время, и… Время! – спохватился он. Откинул крышку часов. – Еще есть. Как раз дойти до кабинета декана. Беги. Увидимся за ужином.
Я подхватилась и вприпрыжку понеслась к зданию факультета.
– Явилась, – пробурчал декан, когда я предстала пред ним. – Где шлялась?
Я выдержала тяжелый взгляд единственного глаза.
– В городе, господин декан. В свободное от
