Глава 41
Нил швырнул в реку надкусанный пирожок, залпом допил вино в кружке. Наконец, повернулся:
— Тетка разболтала…
Амели покачала головой:
— Не разболтала — поделилась.
Нилу явно было не по себе. Он подбирал мелкие камешки и нервно швырял в воду по одному:
— Что же у вас, у баб, языки такие — что помело?
Амели сделалось так неудобно, будто она подслушивала под запертой дверью или подглядывала в замочную скважину. Лучше бы промолчала…
— Ну? — Нил повернулся. — Говори, что она наплела. Теперь и я знать хочу, эким болваном меня расписали.
Хотелось вскочить и уйти, оборвать этот разговор. Но сейчас это казалось глупым ребячеством. Амели вновь покачала головой:
— И вовсе не болваном. Не говори глупостей. Тетка Соремонда хорошая и добрая. И любит тебя — это сразу видно.
Нил опустил голову, вновь нервно расшвыривал камни, пытаясь скрыть замешательство. Наконец, прошипел, по-прежнему смотря в сторону реки:
— Она мне заместо матери была.
Амели взяла кусок хлеба и от неловкости крошила в передник, чтобы потом скормить рыбам:
— Я слыхала. Повезло тебе с ней.
Нил лишь кивнул. Вновь сидел молча, швыряя камни. Потом поднялся и пошел к деревьям. Амели недоуменно смотрела ему в спину:
— Ты куда?
Он обернулся:
— Лошадей проверю. Сейчас вернусь.
Амели швыряла в воду крошки, наблюдая, как тощие юркие и пугливые мальки превращаются в стаю бешеных чудовищ, остервенело поглощая неожиданное угощение. Даже усмехнулась: совсем как те люди у мельницы, когда разбирали ее печево.
Амели подставила щеки ласковому предзакатному солнцу, зажмурилась. Уже, пожалуй, час прошел. Насколько можно еще задержаться? Хотелось просидеть на берегу до самого вечера. Запалить костер. Слушать, как в сумерках разойдутся нестройным хором лягушки. Не смущали даже возможные комары и ночная мошкара. Все это казалось таким обыкновенным, обыденным. Когда-то прежде… Теперь же такая свобода могла лишь сниться.
Вскоре вернулся Нил, сжимая в руке еще одну бутылку. Уселся на прежнее место, отбил глиняное горлышко камнем, разлил в кружки вино. Амели тут же отхлебнула, чувствуя, что надо бы что-то сказать:
— Хорошее вино. Не хмельное.
Нил сидел, уставившись на реку:
— Про эту… — он помолчал, — тетка, небось, тоже наболтала?
— Про графиню? — Амели говорила так тихо, что саму себя едва слышала.
Нил усмехнулся:
— Значит, наболтала…
Амели опустила голову:
— Не бойся, я все равно никому не скажу. Мне и некому.
— Да разве в этом дело? — он вновь со злостью бросил в реку камень. — Кто я теперь в твоих глазах? После всего?
— Ты ни в чем не виноват. Она тебя задурила.
Амели вдруг осеклась и поспешно припала губами к краю кружки, чтобы не говорить. Неужто ему не все равно, что она думает? Ведь если не все равно… Было страшно продолжить мысль.
Нил повернулся:
— Разве есть разница: виноват, не виноват? Разве это меняет суть?
— Суть?
— Вашу женскую суть.
Амели помрачнела:
— Ты говоришь, как мой муж. Это заразно, что ли? — Внутри заклокотала живая зудящая обида. — Может, и нет ее, никакой общей сути. Есть лишь люди. Разные люди. Нельзя всех под одну гребенку чесать.
В груди будто вертелось водяное колесо. Шумело, нагнетало. Амели порывисто поймала его руку и сжала:
— Я бы никогда так не поступила. Слышишь? Никогда. Потому что это подло. Ты пожалей ее и прости. Как убогую.
Нил весь вытянулся, широко раскрыл глаза и смотрел не мигая. Будто боялся спугнуть.
— А ты хороший, добрый и очень талантливый. — Амели поглаживала его руку, как котенка. И всей душой верила в то, что говорит. — Тебе просто не повезло. Обязательно найдется девушка, которая оценит это, которая полюбит. Несмотря ни на что. И ты полюбишь.
Едва Амели успела договорить, Нил подался вперед, и она почувствовала на губах его губы. Она замерла от неожиданности, но вино и эта внезапная ласка опьянили настолько, что не было сил противиться и возражать. Хотела целовать мягкие податливые губы, чувствовать, как его рука неожиданно уверенно придерживает за талию. Она обхватила его за шею и льнула сама, ощущая, что сознание покидает ее. Создатель, как же было хорошо… Спокойно, пленительно, будто Амели покачивалась на теплых волнах. Без страха, возражения, без внутреннего протеста. Так вот оно как бывает… Совсем иначе.
Нил оставил ее губы и прижал Амели к себе. Так сильно, что было трудно дышать. Будто боялся, что она выскользнет из рук и кинется прочь.
— Я люблю тебя. Полюбил с той самой минуты, когда увидел. И влюблялся снова и снова, когда рисовал твой портрет, когда ваял твою статую. Нарочно караулил тебя в саду, чтобы ты хотя бы прошла мимо.
Амели не верила ушам. Слушала, замерев, чувствовала, как неистово колотится сердце. Наконец, с трудом отстранилась, чтобы заглянуть в серые глаза:
— Постой. Замолчи, прошу тебя!
— Почему?
Она покачала головой и закрыла горящее лицо ладонями:
— Ты знаешь не хуже меня, что не должен говорить все это. Я чужая жена — и этого не изменить.
— Ты любишь его? Своего мужа?
Амели лишь покачала головой и всхлипнула, пытаясь задавить подступившие слезы:
— Нельзя. Я даже представить боюсь, что будет, если он узнает. А он узнает. — Она отняла руки от лица и подняла на Нила полные слез глаза: — Что будет с тобой? С теткой Соремондой?
Он вдруг закаменел лицом, отстранился:
— Знаешь, мне все равно, что будет.
Амели подняла голову, прикрыла рот ладонью:
— Не говори так. Мне не все равно. Не прощу себе, если ты пострадаешь из-за меня.
Она подскочила на ноги, утерла пальцами лицо:
— Поехали. Немедленно.
Нил не спешил. Выглядел, скорее, растерянным:
— Останься здесь, со мной. Хотя бы на час… А потом все будет как прежде.
Амели пятилась, качала головой, как заведенная, а по щекам опять катились слезы:
— Опомнись, прошу тебя. Это просто вино и… сиюминутный порыв. Ты пожалеешь после.
Он опустил голову:
— Скорее, ты пожалеешь.
Амели грустно улыбнулась, даже слезы высохли:
— Я бы не пожалела, — она снова покачала головой. — Если бы мне дали выбор, я бы выбрала тебя. Но теперь слишком поздно. Слишком поздно.
Амели была рада, что, сидя в салоне экипажа, не видела Нила. Теперь это было невыносимо. Губы до сих пор жег поцелуй, а сердце замирало. Это было совсем иначе. Естественно, нежно, желанно. Так, что мозг мгновенно заволокло маревом, а в груди запели свирели. Она до сих пор чувствовала на талии неожиданно сильную руку и не хотела отпускать это ощущение. Она хотела большего. Дойти до конца хотя бы раз. Узнать, каково это, когда тело звенит, а в крови бурлит искреннее желание. Но это невозможно.
Ничего не исправить.
Теперь до конца своей жизни она обречена умирать в руках своего странного мужа. Каменеть, чтобы иметь силы вынести это. А потом она просто навсегда зачерствеет, как старая хлебная корка.
Когда остановились во дворе замка, на город уже опустилась ночь. Амели не торопилась выходить. Просто сидела, прижавшись щекой к обивке, и ждала, когда Нил откроет дверцу. Но когда дверца открылась, в салон просунулась носатая голова горбуна:
— Заснула, что ли?
Амели не ответила. Вышла из экипажа, опираясь на предложенную руку. Глубоко вздохнула прохладный воздух, стараясь успокоиться. Слушала, как шуршит под башмаками влажный песок дорожки. Она мечтала только об одном — забраться под одеяло и реветь, пока не опухнут глаза.
Гасту вытащил из кареты пустые лотки и потащил в дом. Поравнявшись с Амели, поднял голову:
— Нашла время расхаживать. Переоденься и причешись. Мессир ждет тебя к ужину.
Глава 42
Амели чувствовала себя деревянной. Не видела, не слышала, не ощущала. Сидела на табурете, до ломоты сцепив пальцы, пока Мари возилась с волосами, собирая в простую прическу. Феррандо все знает. Это очевидно. Оттого и такая поспешность. Амели не понимала, как взглянет ему в глаза. Что скажет.
