– Я долго об этом думала, – говорит она и, поймав взгляд Джозефа, как будто набирается храбрости. – Все время ждала какого-то знака. Все время искала лучшее время, но прямо сейчас – самый лучший момент, и я… Оливер, прости меня.
В ее голосе звенят слезы, и Ребекке становится не по себе. Всем становится не по себе.
– Мы ведь уже обсудили, Натали.
– Нет. Ты мой брат. А я не помогла тебе, – она смотрит на него с сожалением. – То, что произошло тогда с нашей семьей, с семьей Ребекки – полностью моя ответственность.
– Мам, все не так, – начинает Мэтт…
– Пожалуйста, Мэттью, дай мне договорить. Я не научила своего сына сохранять контроль в полнолуние. Я не научила своего брата договариваться с людьми. Я была полна амбиций, должность альфы стаи настолько поглотила меня, что единственно верным решением для меня показалось – выслать вас обоих из страны. И это было моей ошибкой.
– Мама, ты все делала, чтобы обезопасить нас. И Ребекку.
– Я так перед тобой виновата, дорогая, – говорит Натали, повернувшись к ней. – Перед твоей семьей. И перед моей семьей тоже. И я ничего не могу изменить, но я могу пообещать вам уверенность в завтрашнем дне.
Она делает паузу.
Ребекка смотрит на Мэтта, а он в ответ гладит ее по коленке.
Это сложный разговор. Страшный разговор. Но он необходим, чтобы расставить точки там, где они еще не стояли.
– Я думаю, мне пора оставить свою должность, – говорит Натали в тишину.
– Нет, мам, – шепчет Эстер.
– Я все обдумала. И мы с вашим отцом пришли к общему мнению, что пора бы нам уйти на покой и спокойно встречать старость в маленьком домике у озера.
Она улыбается. В комнате повисает такая густая, плотная тишина, что мурашки ползут по телу.
– Но как же так, мама? – спрашивает Мэтт.
– Филип будет для вас лучшим альфой, чем я.
– Это неправда,– отвечает Филип.
Но все они знают, насколько Филип справедлив и добр, насколько он умен и сердечен, поэтому ни у кого нет желания спорить.
– Дорогой, – Натали встает и подходит к Филипу, беря его за руку. – Я хочу передать тебе силу. Это лучшее, что может со мной случиться, поэтому, прошу, не сопротивляйся ей.
Они смотрят друг другу в глаза и, спустя пару секунд, Филип сдается.
– Для меня это будет честью, – сообщает он, крепко держа маму за руки.
Ребекка чувствует, как у нее перехватывает дыхание от подступающих слез.
Глава 32
Ночь постепенно подходит к концу, а они продолжают сидеть в гостиной. Говорят, говорят, говорят.
Ребекка никогда не проводила столько времени с Сэлмонами, но сегодня это кажется самым правильным решением на свете.
Она укладывается головой на колени Мэтта, он гладит ее волосы, перебирая пряди пальцами и иногда, наклоняясь к ней, шепчет, что любит ее до безумия.
Ребекка с трудом дышит.
В какой-то момент отключается электричество, и оборотням не нужен свет, чтобы хорошо видеть, а Ребекке он просто не нужен.
Прямо сейчас она чувствует, как Мэтт вырисовывает пальцами круги на ее ключицах, как он касается тоненьких лямок ее бюстгальтера, и это могло бы быть чем-то вроде начальной стадии прелюдии перед сексом, но это не оно.
Это просто прикосновение. Просто желание чувствовать кожу кожей. Мэтт любит трогать ее, потому что так его запах остается на ней, и это нечто восхитительное. Нечто настолько интимное, что только они вдвоем могут это понять.
И ей бесконечно приятно просто знать, что она – часть этого мира и этой жизни. Что она – член этой семьи.
В ее кармане вибрирует телефон. Она вынимает его и читает сообщение, параллельно слушая рассказ Джозефа о том, как они познакомились с Натали. Это рассказ для Нолана, но Ребекке тоже чрезвычайно интересно, потому что прежде у нее даже в мыслях не возникало об том спросить.
«Я у твоего дома, – пишет Мартин. – Мы можем поговорить?»
Она извиняется перед Мэттом и остальными, и все понимают, что ей нужно уйти, ведь Мартин не написал бы, не будь это столь важно.
– Что случилось? – Ребекка садится в его машину.
Мартин выглядит разбитым, еще бы, они с Эммой попрощались не лучшим образом, а ведь ему совсем скоро придется уехать навсегда.
– Что ты решила? – спрашивает он. – Ты поедешь с нами?
Ребекка смотрит на него и беззвучно извиняется. Она прекрасно понимает, что Мартину было бы легче, если бы она поехала, несмотря на его слова у дома Эммы.
Ведь так он мог бы чувствовать свою связь с ней.
Так у него, у них обоих, всегда был бы шанс вернуться.
– Нет, – она мотает головой.
Мартин смотрит на нее так, словно заново узнает.
Словно они только сейчас знакомятся друг с другом, и не было бесконечных тренировок, совместных изучений теории, штудирования энциклопедий по оборотням и всего остального.
– Но почему? Тебе ведь было так сложно здесь, в этой семье.
Ребекка понятия не имеет с чего начать.
С того, что она всегда была не права?
С того, что эта семья заменила ей ее родную семью?
С того, что Мэтт стал для нее всем на свете, и она ни за что в жизни больше не сможет от него отказаться?
Или с того, что прямо сейчас, в эту самую минуту, начиналась ее новая жизнь. Без обид и слез. Без желания отомстить. Без злости и попыток найти справедливость.
Справедливости нет, есть только случай, а еще судьба, которая затянула их во все это дерьмо, и теперь только ей решать – выбираться из него или окончательно погрязнуть.
– Потому что я устала бегать, Мартин, – спокойно отвечает она.
Никогда еще не душе не было так свежо.
Луна медленно растворяется в рассветном небе. Осталось совсем немного до момента, когда солнце поднимается над горизонтом и озарит собой этот прекрасный дом и этих измученных годами людей.
– Ты уверена, что это твои настоящие чувства? – спросил он с опаской.
– Нет, не уверена. Возможно, это все Мэтт и наша с ним связь. Возможно – какой-то дурацкий Стокгольмский синдром. Или еще черт знает что. Но сейчас я чувствую, что должна быть здесь. С ним.
Мартин смотрит на нее с какой-то завистью. Как будто он и рад был бы решиться на что-то подобное, но не может. У него все иначе. У него долг и семья, и работа, которая всегда была и будет на первом месте.
Их с Эммой любовь была прекрасной, чудесной, но это пройдет, как проходят все первые чувства, оставляя после себя лишь теплоту и приятные отголоски в душе.
У Ребекки же это не пройдет никогда.
Осознание этого, как кувалда, бьет ее по голове, и она понимает, что слезы текут по щекам.
Она плачет.
Плачет от облегчения, и не может остановиться.
Как будто все чувства – противоречивые, разные, плотные, как картон – вырываются наружу все и сразу. Все, что копилось и росло внутри нее, все, от чего она бежала, сломя голову, все, что гнала от себя…
Прорывает. Ребекка смотрит на крыльцо перед собой. Она видит там Натали. Она стоит одна снаружи у входной двери, обнимая себя руками, и взгляды их пересекаются, кажется, впервые в жизни.
Ребекка вспоминает, как она дула на ее ранки в детстве, игнорируя злое «не надо, уберите руки».
Вспоминает, как Натали подкладывала ей подарки под дверь в День Рождения, зная, что лично в руки она их не примет.
Как она ходила взад-вперед по коридору, пока ее, с температурой и гнойной ангиной осматривал врач.
Как она отказывалась ото всех своих принципов, затыкала себе рот, глотала гордость – все это ради Ребекки. Не просто из чувства вины, как она думала всегда.
А из-за любви к ней.
Она выпрыгивает из машины и бежит к ней, чтобы впервые в жизни обнять.
Натали ловит ее руками, и они опускаются на крыльцо, плачут уже обе – надрывно, но счастливо. Как будто шли к этому моменту все эти годы.
Ради этого все случилось. Горько, больно, жестоко, несправедливо. Но ради этого.
Чтобы Ребекка прижималась к ее груди и, комкая ее блузку в пальцах, шептала:
