Густо покраснев, я села в кресло, наливая себе кофе, который на деле терпеть не могла. Но горячий, со сливками и сахаром, он был более чем сносен. Свежая выпечка, ароматные фрукты… создавалось ощущение присутствия души в этом завтраке.
— С медом… — Бормочу я, глотая горячий напиток. — И корицей.
— Тебе нравится?
Мое мнение все-таки имеет вес в его доме? Что за череда сюрпризов.
— Я не люблю кофе, но этот… очень вкусный. — Пытаюсь улыбнуться я, но, наталкиваясь на лед в его глазах, опять теряюсь. Не странно ли? Его действия были пропитаны теплым чувством, а взгляд и слова — родом из Антарктиды. — Спасибо.
Словно что-то для себя уяснив, глава вновь забывает о моем существовании, возвращая свое внимание бумагам, которые нуждаются в нем куда больше чем я, естественно.
Звонит телефон, лежащий на подлокотнике кресла, в котором сидит господин Аман. И когда мужчина начинает разговор, я чувствую себя так, словно осталась в комнате одна. Потому еда начинает доставлять удовольствие.
Что это за язык? Немецкий, возможно. Очередное напоминание о наших различиях заставляет меня чувствовать себя в другой галактике, даже когда я нахожусь с ним в одной комнате.
С трудом глотая, я думаю об Эмили. Она тоже прошла через это, прежде чем освободиться от мучительной любви единственным возможным способом? Эти противоречия, несовместимость сводили с ума с каждым днем все сильнее? Она просыпалась каждое утро с осознанием, что приблизилась к смерти на сутки? Что на сутки отдалилась от него?
Вспоминая Эмили, я не могу миновать в своих мыслях Франси. Вчера она выглядела такой чужой… и дело не в ее изменившейся прическе, а в безжалостном молчании. В чем причина такого поведения?
Мой взгляд поневоле поднимается на главу. Он уже закончил свои переговоры, потому продолжает изучать документы.
— Я бы хотела… — О, вряд ли это лучшее начало для разговора. И все же, когда Аман посмотрел на меня, пути назад не было, — хотела прогуляться.
Глаза мужчины прищуриваются, и мне становится не по себе. Аман долго молчит, и когда я уже не надеюсь услышать ответ, он спрашивает:
— Ты хочешь уйти? — Это не уточнение, а самостоятельный вопрос.
И речь идет, конечно, не об этой комнате или его доме. Он спрашивает, хочу ли я оставить за спиной и забыть, как страшный сон, его и все что с ним связано. И так как было грешно считать Амана дураком, а отвечать честно — небезопасно, я предпочла промолчать.
Он и сам понимал, что идти мне было некуда. В одиночку я вряд ли выживу в современном мире, выгони он меня за порог своего дома. Но и бросаться ему на шею за свое спасение и предоставление роскошных апартаментов я не собиралась: Во-первых: Аман просто сделал так, как хотел сам. Во-вторых: Я до сих пор боялась его и точно не обиделась бы, если бы он не появился в момент кульминации нашего с Захарией разговора. Все же при таком раскладе я была бы куда более спокойной, чем теперь.
— Я хочу увидеть Франси. — Пробормотала я, когда тишина стала похожа на меч, занесенный над головой. — Если это возможно.
Вместо ответа глава вновь берет телефонную трубку, быстро набирая номер. От него требуется всего пара слов, чтобы уже через минуту в дверь постучали.
— Ты должна быть здесь к ужину… — Внезапно господин Аман осекся и сосредоточил свой взгляд на мне. — Я хотел бы, чтобы ты поужинала вместе с нами.
Я недоуменно моргнула. Глава только что понял, что допустил ошибку в общении со мной и постарался ее исправить? Как… мило.
— Войди. — Бросил он Франси, когда я так ничего и не сказала.
Он предпочел требованию просьбу? Ради меня? Что за нелепые подарки судьбы? Сегодня, случаем, не Рождество?
Обернувшись через плечо, я увидела Франси, стоящую по стойке смирно. Она была облачена во все черное и с коротким ежиком светлых волос напоминала солдата. Мне захотелось плакать. Потому что, увидев ее, я вспомнила прошлое, вспомнила свою беспечность и надежду на возвращение к старым-добрым денькам, к родителям. А теперь мне хотелось разрыдаться, оплакать ее, себя, свою семью…
— Благодарю, господин Аман. — Пролепетала я, вставая и быстро идя в сторону двери.
Франси привычно придержала дверь, ожидая, пока я выйду. И уже в коридоре, ссылаясь на дальность расстояния и расстроенные нервы, я услышала:
— Не стоит, моя госпожа.
21 глава
Я рыдала. И мне было глубоко безразлично, что меня могут услышать: мы сидели в беседке на окраине усадебного сада, и этой иллюзии приватности было достаточно, чтобы истошно выть и кричать уже второй час.
К сожалению, причин вести себя так было слишком много.
Очевидно, Франси понимала меня, потому молчаливо и грустно следила за моими самоистязаниями. Словно в агонии умирала какая-то часть моей души, словно я прощалась со своей прошлой беззаботной жизнью раз и навсегда, словно внезапно пережила все потери разом.
Я проклинала себя, Кнута, Захарию, судьбу. Молила о карающей молнии. Просила, чтобы все чудесным образом оказалось кошмарным сном, от которого бы я тут же очнулась. Неся весь этот бред, я просто добивалась единственной цели — облегчить душу.
Получилось: изможденная и зареванная я в итоге легла на лавку, нагретую на солнце, мучительно закрывая глаза.
— Их нет… Франси… если бы раньше я почувствовала такую боль, они излечили бы ее одним своим видом. — Бормотала я сорвавшимся голосом. — Я бы посмотрела на Джерри, услышала нудные наставления отца, увидела недовольный взгляд Марты… мы не были идеальной семьей, но мне и не нужна идеальная. Мне нужна моя. А он отнял у меня их и еще заставил верить, что это сделали вы… А я не смогла его убить, когда узнала правду. Он все еще жив, Франси, все еще дышит… он выиграл. Да, он выиграл, я видела его взгляд… так не смотрит побежденный. Почему так происходит? Мне не понятно это… при всем уважении к небесам, я не понимаю…
Хранительница молчала, сидя напротив. Оказывается, она будет молчать еще около года, насколько я поняла по ее скудным объяснениям на бумаге.
Это было частью ее наказания, которое девушка называла несущественным. Помимо обета молчания, она подверглась пострижению налысо, что было позорным клеймом для любой женщины ее расы. В любом случае, она осталась жива, хотя господин Аман никогда не прощал откровенного неповиновения. А от той, которая уже допустила не одну ошибку?
Он оставил меня для вас. Я теперь принадлежу вам, и мое наказание в вашем ведении.
— Ты никому не принадлежишь! Ты не вещь! — Вскричала я, когда хранительница продемонстрировала мне блокнот с этими словами. — И чтоб… чтоб я больше этого не слышала! Они могли отнять у тебя право слова, но не душу.
Теперь я лежала, перебирая в памяти лучшие моменты прошлого и смотря в сводчатый купол беседки.
Франси взяла блокнот, начиная быстро писать.
Я бы отдала сейчас все, чтобы озвучить слова раскаяния.
— Тебе не за что извиняться. — Пробормотала я, отводя взгляд от бумаги.
Снова неистовый скрежет ручки о лист.
Два месяца вы были вынуждены жить рядом с тем человеком, подчиняться ему, верить в его ложь. И в этом только моя вина. Я думала, что оберегаю вас, а на самом деле толкала к краю пропасти.
— Не драматизируй, пожалуйста. Неужели ты думаешь, что не встреться я с тобой и избежала бы знакомства с ними?
Все равно… я умоляла господина Амана оставить меня в живых только для того, чтобы я смогла перед вами извиниться. Простите, если сможете.
— Ты не сделала ничего плохого, Франси… — Я заглянула в ее серые глаза и добавила: — Но если это так важно, то я прощаю тебя. Я совершенно на тебя не сержусь. Правда.
В наступившем молчании, я слушала умиротворяющий шелест ветра в листве и клекот птиц. Непозволительно спокойно.
— Почему я здесь? У меня будут брать кровь? — Она медленно качает головой, подтверждая мои догадки. — Тогда… кто я теперь, Франси?
Она молчит, конечно, и даже ничего не пишет. Считает, что все и так очевидно?
