Генрих вел уверенно, казалось, вообще не обращая внимания на тусклый свет потайного фонаря. Либуше только и оставалось, что переставлять ноги, двигаясь туда, куда тянет ее за собой крепкая мужская рука. О том, что ночная рубашка — не лучший наряд для знакомства, княжна не подумала. Но почему-то была уверена, что поступает правильно, спеша сейчас по темному проходу вслед за мужем.
Наконец-то принц остановился. Выпустив на миг руку жены, он отставил фонарь на каменную приступку, сделанную специально для этого, и несколькими движениями руки открыл дверь. Панель, закрывающая проход, отъехала в сторону и принц с женой вышли в небольшую комнату, на поверку оказавшуюся чьей-то спальней.
— Располагайся, — радушно пригласил Генрих, закрывая потайной ход. — Хочешь кофе? Правда, ни сливок, ни молока нет, а звать прислугу будет не совсем удобно… — Он всмотрелся в лицо жены и добавил. — Или, лучше вина? Меду?
Либуше только отрицательно мотнула головой. Она так и стояла посреди комнаты, оглядываясь по сторонам, пока принц, открыв еще одну дверь (на этот раз — явную), вышел куда-то. Комнатка была маленькой, можно сказать, крошечной. Узкое окно, угадывающееся за плотной шторой, больше походило на бойницу. Крохотный столик у окна служил подставкой для кувшина и чешки, если хозяину комнаты ночью захочется пить. То, что комната была исключительно мужской, сомнений не вызывало. Об этом говорило все: и выбор цветов (темный дуб и светлая корица), и простота обстановки. И запах, крепкий, терпкий и уже вполне привычный.
Одну из стен почти полностью покрывала керамическая плитка, указывающая на то, что где-то за стеной находилась печь или камин. Среди резных дубовых панелей в человеческий рост виднелся дверной проем, в котором скрылся принц Генрих. Напротив окна часть узкой стены была прикрыта ширмой, скрывающей, судя по всему, уголок для умывания.
Почти всю противоположную стену занимала узкая односпальная кровать, застеленная простым покрывалом. Не сказать, чтобы совсем солдатским, но не идущим ни в какое сравнение с тем, шитым шелком, которое покрывало их супружескую постель. Точнее, постель, которая должна была стать таковой. Не удержавшись, Либуше сделала шаг вперед и потрогала край покрывала. Так и есть! Плотный лен. Добротная солидная ткань. Для себя, а не напоказ.
— Наш, местный, — неожиданно раздалось из-за спины. Оказывается, Генрих уже вернулся и теперь наблюдал, за реакцией гостьи. — Ваши и фразские купцы обычно привозят тонкое полотно, потому что оно продается лучше и дороже.
— Я… — Смутилась девушка, застигнутая за разглядыванием чужой постели. — А что там? — кивнула она в сторону двери, пытаясь отвлечь мужа.
— Мой кабинет. — Ответ оказался таким очевидным, что Либуше даже не удивилась. Только оглянулась, куда бы присесть. Но ни одного кресла, ни даже обычной табуретки в комнате не было.
— Ты… Ты, значит… Все это время…
— Ну, да. В свои покои я, как ты понимаешь, пойти не мог. Кто-нибудь из слуг непременно бы проболтался. А заправить постель так, как это делают они, чтобы утром никто не заметил, я бы не сумел. Зато адъютант у меня — что надо. В таких деликатных делах Уве вполне можно доверять. Хороший парень, надежный и неболтливый.
Не найдя, что сказать, Либуше решилась-таки и села на кровать. В этой простой комнате богатая сорочка с кружевами казалась ужасно неуместной. Поэтому княжна обхватила себя руками, стараясь немного прикрыться. Но Генрих истолковал этот жест по-своему.
— Зябко? — Спросил он, осторожно присаживаясь рядом? — Потерпи немножко, сейчас потеплеет. Там в камине еще тлели угли, мне оставалось только подбросить дров. Подожди, я сейчас…
Он снял безрукавку, небрежно наброшенную поверх рубахи, и укутал девушку. Она судорожно запахнулась в еще теплую ткань и снова расплакалась. Слезы, которые с таким трудом удалось унять в спальне, теперь градом катились по щекам. И Генрих с досадой заметил, как спала с лица Либуше за последние месяцы. От прежней пышечки мало что осталось, а и без того большие глаза теперь, казалось, занимали пол лица.
Повинуясь извечному инстинкту защитника, принц подвинулся ближе и обнял жену за плечи, привлекая к себе.
— Ну что же ты, девочка? — Пытался уговаривать он ее, пока Либуше рыдала у него на груди. — Неужели так расстроилась, что нет никакой любовницы?
— Я думала… Я… — Либуше расплакалась еще сильнее.
— Я вижу, — в голосе Генриза прозвучал мягкий упрек, — что ты очень много думала. И надумала много лишнего. Ну же, не плачь, принцесса. Хочешь, я покажу тебе свои бумаги? Их так много, что ты с чистой совестью сможешь приревновать меня к работе…
Но Либуше только мотнула головой. Вздохнув, Генрих переместил руки на талию девушки и одним легким движением пересадил ее себе на колени. Так обнимать ее было значительно удобнее. И не только обнимать.
— Вытри нос, — прошептал принц на ухо девушке, суя ей в руку носовой платок. — Ну же, давай. А то целоваться будет неудобно.
— Что? — Неожиданный переход от одного к другому заставил Либуше отвлечься от своей беды. Генрих улыбнулся одним уголком рты, стараясь не вспугнуть удачу. Старый, много раз опробованный прием снова сработал. Ничего не повторяя и не уточняя, он дождался, пока Либуше последует его совету. Потом чуть склонился, примеряясь, и его губы легко коснулись девичьих губ.
Принц целовал жену осторожно, будучи готовым в любой момент отступить. Но Либуше не хотела его отступления. Наоборот, она отчаянно цеплялась за широкие плечи, боясь сделать что-то не так и все испортить. Выбрав момент, когда оба супруга пытались отдышаться, Генрих несколькими рывками выдернул рубаху из-под пояса. Осторожно взяв жену за руки, он направил узкие ладошки под тонкое полотно, согревая, соблазняя, давая почувствовать каждый свой вдох.
В комнате уже не было холодно. За стеной, в кабинете, весело потрескивал дровами камин. Генрих отлично знал этот звук, хотя сейчас закрытая дверь и стук собственного сердца и не позволяли его услышать. Прогретые за рабочий день плитки отлично проводили тепло, щедро согревая крохотное пространство. И хотя места на узкой кровати едва хватало для двоих, никто из них не променял бы сейчас это убежище на роскошные покои.
Либуше тянулась к нему отчаянно, словно боясь, что сейчас все закончится и она снова останется одна, как это случалось раньше. Генриху то и дело приходилось умерять пыл неопытной жены, чтобы ненароком не причинить
