– Я сказал «нет», – произнес Шел чуть жестче, чем первый раз.
– Ты прекрасно знаешь, Шеллак, что, даже если ты мне запретишь, я все равно найду способ добраться до столицы. Я наслышана про местные дирижабли и с детства мечтала на них покататься, так что уже завтра я буду гулять по улочкам Драконьего Глаза.
– Я не могу понять тебя, Шрам. То ты рвешься искать преступника, задушившего наследного принца, то уже через неделю пляшешь под дудочку мертвого капитана. Куда делась ты, Шрам?
Вопрос застал меня врасплох. Неужели я и вправду так сильно изменилась за последние дни, что готова пожертвовать чем угодно, чтобы дойти до победного конца, где, кстати, мне ни медячка не перепадет? С каких это пор я заделалась героиней?
– Там… – я замялась, – …в общем, там, где я была, я встретила одну… одного человека, которому дала обещание помочь.
– И кто же этот человек, Шрам?
Крошечные безобидные дикие дракончики, питающиеся нектаром пламенных колокольчиков, кружили неподалеку на своих будто невесомых стрекозиных крылышках и высматривали себе бутон повкусней.
– Моя сестра.
Когда мне было одиннадцать, я полгода отсидела на церковной скамье в качестве ученицы. Не скажу, что кто-то заставлял меня идти учиться, – просто хотя бы на некоторое время я хотела убедиться в том, что ничего в этой жизни не потеряю.
Тощая, как древесная щепа, монашка Гвоздика учила таких же долговязых девочек, как я, печь хлеб и вышивать оленят на мужниных рубашках. Как ни странно, самая горелая буханка всегда выходила именно у меня, равно как и самые кривые оленята, больше похожие на жуков-навозников. В скором времени я вдрызг разругалась с монахом Улием, преподававшим чтение, способностей к которому у меня не наблюдалось никогда. Я обозвала старого болвана «крабом с клешнями из одного места» и, громко хлопнув дверью, выскочила за порог церкви, поклявшись в приходскую школу больше не возвращаться. Провожал меня вслед задорный смех одноклассников, а на следующий день почтальон притащил и торжественно вручил наставнику пять сырых булочек, буквально прилипших к плетеной корзинке, и кружевную салфетку, которая больше напоминала спутавшийся клубок распушившихся на концах льняных нитей. Шел тогда только хмыкнул, дескать, предупреждал я тебя, Шрам, каждый сверчок должен знать свой шесток, но вслух так ничего и не сказал, что было гораздо хуже, чем если бы он забросал меня отборнейшими пиратскими ругательствами.
На душе было гадко, грудь горела стыдом. Было жаль не своих неуспехов в школе, не того, что ударила в грязь лицом. Было жалко себя. Противно было само осознание того, что я для этой жизни не годна. Я как костлявая лысая овца в стаде – ни шкуры нет, ни мяса.
Вся проблема в том, что, если ты родился таким – с черствой засохшей коркой на сердце и шрамом поперек души – трудно в себе что-то изменить, сломать, переделать. Трудно сказать «буду жить как все, выйду замуж, нарожаю детей». Среди некромантов детей заводить не принято, ибо не с кем – доверять можно только себе. Родственники не родственники – все равно чужие. Мать родила – и спасибо, а дальше по жизни – сам. Прогрызу себе дорогу, когтями выскребу, локтями расчищу место под солнцем.
Так странно иметь кого-то рядом, кто, кажется, любит тебя… Одна эта мысль переворачивает привычный мир с ног на голову – это как поставить дном кверху откупоренную бутыль с отборнейшим красным вином. Ясен кит, сосуд вскоре окажется пустым, и тогда его вновь нужно будет чем-то наполнить… Или не наполнить. Все зависит от обстоятельств. Иногда можно и пустышкой до конца своих дней слоняться по прибрежным забегаловкам и щупать за выпуклые места местных красоток. Уродок в таких местах нет, потому что после второй рюмки даже хозяин харчевни покажется медоголосой очаровашкой.
Да, я почти наверняка знала, что где-то на островах бродят, возможно, мои родные братья и сестры, мать… Но раньше они были ненастоящими, существовали только в моей голове и оживали лишь в моменты осенних праздников виноделия.
А Шторм оказалась такой близкой и, главное, реальной. Я могла протянуть руку и дотронуться до ее старых сморщенных рук. Хотелось прижаться головой к ее глубокой ложбинке между грудей и так застыть, возможно навечно – на-все-гда.
– Пирог, спрашиваю, резать? – донесся до меня полный раздражения голос драконши. Она все еще злилась на меня за заморозку, но извиняться я не собиралась ни при каких обстоятельствах. Чувствовать себя виноватой – это не про Шрам.
Мы сидели за огромным столом, ножки которого заканчивались едва ли не там, где начиналась моя шея, иначе громадная ящерица за ним и не уместилась бы. На чистенькой голубой скатерти в желтую ромашку громоздилось просто-таки невероятное количество пищи гигантских же размеров. Порция, что исчезала в драконьей пасти за считаные секунды, могла бы обеспечивать пять голодающих семей несколько дней кряду.
– А с чем? – деловито поинтересовалась я, подражая тону завзятых скупердяев.
– С печенью девственницы, – огрызнулась драконша и вновь фыркнула, когда я подставила для такого знатного кушанья вылизанную тарелку из-под холодца.
– Всегда мечтала попробовать, – пояснила я, облизывая ложку.
На деле Герда оказалась не такой уж омерзительной и высокомерной, какой показалась при первой встрече. Это, наверное, такое профессиональное выражение лица всех пограничников во время дежурства. Ящерица травила различные байки из своих рабочих будней, а я сидела, раскрыв рот, и впитывала в себя каждое слово рассказчицы.
– …спрятались в бочке втроем, – продолжала дракониха, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, – поверх сала контрабандного да еще петрушки сверху сыпанули. Вот умора-то была! Ты, это, Шеллак, вино пей. Свое, островное. Заграничных не признаем.
– Кровь младенцев? – Некромант брезгливо рассматривал густую бурую жижу, перетекающую по стакану, как желе.
– Она самая, – кивнула Герда и подмигнула мне.
Окажись драконша человеком, думаю, мы с ней очень бы даже поладили. Или, на худой коней, научись я пыхать жаром, стали бы мы с ней не разлей вода.
Утерев рот краем безукоризненно чистой скатерти, я похлопала себя по распухшему животу и вразвалочку вышла из-за стола. Да, баранина… ой, простите, юные девы у драконши выходят на славу.
После обильной трапезы мы с Шелом попрощались с хозяйкой-пограничницей и направились в сторону стоянки драконьего такси, по пути заглянув на центральный рынок, где, казалось, толкотня и шумиха господствовали круглые сутки. Привезли тележки свежей зелени, кое-где купцы даже давали потенциальным покупателям попробовать кусочек сыра нового особого сорта совершенно бесплатно. Халяву, как, впрочем, и все, я любила страшно, поэтому прельстилась свежим белым ломтем, пожалев, что оставила во время пиршества так мало места в желудке.
