Его рот широко открылся, а потом закрылся, став узкой линией. Его зрачки стали черными, пока она смотрела, словно ночь внезапно наступила, сменив замечательный весенний день. Она едва не улыбнулась собственной причуде. Может быть, ей стоило побольше ходить на уроки поэзии. Она могла бы написать «Оду глазам атлантийца».
— Вот сейчас, например, — заметила она, пытаясь сдержать улыбку, — они поменялись с ярко-зеленого до черного, когда я сказала про огоньки.
— Ну, только не паникуй, не прыгай и не броди по пещере, прошу, но, кажется, что на тебя заявили права обе мои половины, Кили, — ответил он, медленно выговаривая слова. Словно она вытягивала их из него. — Ты можешь оказаться в большей опасности, чем я думал.
Она открыла рот, собираясь сделать остроумное замечание, но потом поняла, что он вовсе не шутил. По позвоночнику поползли мурашки, что совсем не способствовало фокусировке.
— Две половинки твоей натуры. То есть это имеет отношение к тому, почему ты говоришь «мы», имея в виду себя и Нереида?
Прежде чем он ответил, она покачала головой.
— Нет. Не сейчас. Когда мы выберемся отсюда, я обещаю тебе, что мы обо всём этом поговорим. Я не убегу со всех ног еще часок-другой.
Его лицо помрачнело, он прищурился.
— Ты не убежишь от меня, Кили, — властно сказал Джастис. — Нет такого места, куда я не последую за тобой. Знай это.
— Да, значит, тебе тоже не мешало бы знать, что я очень плохо воспринимаю приказы, — заметила она в ответ. — Вместо того чтобы спорить, почему бы не сделать что-то более продуктивное? Например, выбраться?
Она выбрала один из самых больших сапфиров и подняла его, чтобы показать Джастису.
— Я думаю, что у меня есть план.
Осторожно положив драгоценный камень на скатерть, она решила, что время пришло.
— Есть кое-что, чем я бы хотела поделиться с тобой. О том ведении, когда я коснулась сапфира Лайама.
— Лайам? — одно это слово содержало в себе множество опасного. Внезапно он снова превратился в дикого хищника, и она не знала, почему. Вероятно, между ними была кровная вражда. Но сейчас не было времени углубляться в детали.
— Да, Лайам, но не он тут важен. Тебе нужно узнать о моем видении. Я была в комнате с Верховным жрецом Нереем и его женой, Зелией, когда они обсуждали Звезду Артемиды.
— Это невозможно. Должно быть, твое видение было ошибочным. Я знаю это имя, Нерей, но он не мог быть женат. Посейдон постановил, что его верховные жрецы не могут жениться. Если они не соблюдают целибат, то теряют слишком много своих сил. Нерей был одним из самых могущественных верховных жрецов в истории, так что он не мог быть женат.
Она пожала плечами.
— Может быть, записи о браке потерялись. Я живу с этими видениями с детства, и они никогда не были ошибочными. Нерей был женат на Зелии.
Она рассказала историю своего видения о Нерее и Зелии и то, что они говорили о Звезде Артемиды. Когда она закончила свой рассказ, ее заинтересовала важная подробность.
— Джастис, они говорили, что у этого предмета есть способности исцелять поврежденный рассудок. Может быть. Ты бы мог…
Испугавшись того, что чуть было не сказала, она замолчала на полуслове. У нее не было права. Совсем не было права.
Джастис сжал руки в кулаки и удерживал их у своих бедер. Когда он заговорил, то вовсе не сказал ей не совать свой нос не в свое дело, как она ожидала, и, если честно, именно этого заслуживала.
— Он знал? Лайам знал, что это видение причинить тебе вред и всё же отправил тебя в него без предупреждения? — тон его голоса изменился, став смертельно опасным.
— Ну, нет, он…
— Он — покойник, — просто сказал Джастис. — Он попадет в ад.
Мурашки побежали по ее позвоночнику от его слов, которые были скорее не угрозой, а простой констатацией факта. Кили внезапно почувствовала сочувствие к Лайаму.
— Да. Это очень поэтично, но совсем нечестно. Он понятия не имел, что видение так сильно на меня повлияет.
— Он не должен был вообще прикасаться к тебе, — непреклонно ответил Джастис. — За это я его убью.
— Хорошо. Ладно. Ты немного преувеличиваешь, разве не так? Никто не будет никого убивать. В любом случае, я, кажется, устанавливаю глубокую эмоциональную связь с любым атлантийским предметом, который читаю. Я подумала…
Она запнулась и попыталась наполнить воздухом свои внезапно опустевшие легкие, потом снова начала фразу, заставляя слова прорываться через комок страха в горле.
— Я подумала, что могла бы начать читать предметы, один за другим, пока, возможно, один из них даст нам информацию о том, как выбраться отсюда.
Она оптимистично улыбнулась и попыталась не думать обо всем, что могло пойти не правильно. Пыталась не думать о том, что может оказаться в ловушке вихря нескончаемых видений. Пыталась не думать о том, что однажды она умрет в видении, наконец доказав тем или иным способом: смерть в видение означает смерть в реальности.
Из всех гипотез, которые она сформулировала, именно эту она вовсе не горела желанием подтверждать.
Так как ее мысли кружились, словно хомяк, пойманный в колесо, она решила спросить мнение Джастиса.
— Ну и что? Ты меня слышал?
Он сидел молчаливо и неподвижно, черты его лица были бледно-ледяными.
— В каком же возможном бредовом состоянии ты могла поверить, что я позволю тебе рисковать собой таким образом?
Его лицо окаменело от ярости, и на мгновение он стал сам похож на карающего Бога. Хотя она не собиралась бояться.
Во всяком случае, не сильно.
— У нас нет лучшего варианта; ты же сам так сказал. Ты не знаешь, как перенес нас сюда, и ты не знаешь, как выбраться отсюда. Мы должны попробовать что-нибудь, Джастис. Я — ученый и исследую различные пути, различные гипотезы, пока не найду подходящие.
Чувствуя себя так, словно шла за львом в его логово, она наклонилась вперед и коснулась его руки.
— Это может быть не так плохо. Если я медитирую и приготовлюсь, мои видения обычно не столь яркие, как недавние.
— Это. Может. Быть. Не. Так. Плохо, — выдавил он сквозь стиснутые зубы. — Правда.
Со сверхъестественной скоростью он схватил ее за плечи и подтянул через покрытую камнями и статуэтками скатерть в свои объятия.
— Я это запрещаю, — сказал он, лед покрывал каждый слог. — Я скорее буду бороться со второй половиной моей души, чем позволю тебе рисковать здоровьем и жизнью.
Он прислонился своей головой к ее макушке и обнял ее так крепко, что она почти не могла дышать. Она собиралась возразить, когда поняла, что он дрожит. Его внутренняя борьба была невероятно трудной, и хуже всего было то, что она не знала, как ему помочь.
