— Вызвавший вас, г-н Мориарти, также не был чрезмерно доволен ею. — Хотя Эрик и оставался профессионалом, его губы, искривились немного, как будто он испытал что-то горькое. Независимо от его чувств к демону, и Эрик и Джером разделяли взаимную ненависть к Данте.
Джерома сделал паузу. — Я сомневаюсь, что это было человеческим волшебством, хотя я предполагаю, что у него, возможно, были разысканные ранее союзники помогающие ему прежде. Я учту это. — Он бросил новую сигарету и также наступил на нее. — Несмотря на это, я все еще не могу поверить, что я не ощущаю ее в этом мире.
— Возможно она и не находится в этом мире.
Слова Эрика повисли между ними в течении нескольких секунд.
— Нет, — сказал Джером, наконец. — У многих есть интерес к ней — но ни одного, кто бы мог сделать это.
Я увидела на лице Эрика, что слова «У многих есть интерес к ней» привлекли его внимание. Он молчал, однако, и ждал следующего основательного заявления от Джерома. Которое не было таким основательным.
— Пора, — сказал демон, вероятно что бы Роман схватился за него еще раз.
Джером телепортировался туда, куда ему нужно было пойти.
А я? Я вернулась в свою тюрьму.
Это был 1942 год, и я была во Франции.
Я не хотела быть во Франции. Я не хотела быть здесь в течение последних пятидесяти лет, но так или иначе, Бастьен продолжал уговаривать меня остаться. Существовал также небольшой факт, что контролирующий нас архидемон не хотел, чтобы мы уходили. Ему нравилось, как мы работали вместе. Команды из инкубов с суккубами встречались редко, но мы были особенными, и наши начальники обратили на это внимание. Это было хорошо для наших адских карьер, но не для моей морали.
Бастьен не видел, в чем была моя проблема. — Ад даже не нуждается в нас здесь, — сказал он мне однажды, после того, как я жаловалась ему в тысячный раз. — Думай об этом как о каникулах. Толпы душ становятся проклятыми здесь каждый день.
Я подошла к окну нашего магазина и уставилась на оживленную улицу, оперевшись руками на стекло. Мимо двигались велосипедисты и пешеходы, всем куда было нужно было попасть и сделать это быстро. Это мог бы быть обычный парижский день, но этот день не был обычным. Ничто не осталось обычным после оккупации Франции Германией, и попадающиеся на улице солдаты казались мне свечами в ночи.
Наверно, это было неудачное сравнение. Свечи подразумевали какую-то надежду и свет. И, несмотря на то, что Париж жил под контролем нацистов лучше, чем большинство людей предполагало, что-то в городе изменилось. Энергетика, дух… как бы оно ни называлось, это было мне неприятно. Бастьен сказал, что я сошла с ума. Большинство людей продолжало жить своей обычной жизнью. Дефицит продовольствия не ощущался здесь так остро, как в других местах. И после смены внешности на арийскую, как у белокурых и голубоглазых детей на нацистских плакатах, нас более или менее оставили в покое.
Бастьен все продолжал рассуждать о моем мрачном настроении, пока ходил и поправлял шляпу выставленную на витрине. Он выбрал магазин дамских шляп в качестве своей профессии для этой личности, которая хорошо подходила для соблазнителя женщин Парижа. Я играла роль его сестры, как и часто в других сценариях, помогая ему в магазине и ведении домашнего хозяйства. Это было лучше чем танцевальные залы или бордели, которые были нашими предыдущими профессиями во Франции.
— Что насчет твоего друга? — лукаво спросил меня Бастьен. — Молодой Месье Люк?
При упоминании о Люке, я прервалась в своих удручающих рассуждениях о мире вне магазина головных уборов. Если говорить о свечах в ночи, то Люк был моим. Реальным. Он был человеком, которого я недавно встретила, работающим со своим отцом — скрипичным мастером. Их торговля пострадала даже больше, чем у нас, поскольку рынок предметов роскоши увядал в эти скудные времена.
Но Люк никогда, казалось, не позволял их финансовому горю затрагивать его. Всякий раз, когда я видела его, он был всегда весел и полон надежды. На протяжении многих столетий на мне был огромный вес грехов и потерь, и пребывание во Франции все усугубляло. Все же Люк меня удивлял. Возможность смотреть на мир с таким оптимизмом, с таким убеждением что хорошее в мире преобладает … ну, это было иностранное понятие. Одна я была заинтригована. Я не могла избежать этого.
— Люк отличается, — признала я, отворачиваясь от окна. — Он не часть этого.
Бастьен фыркнул и прислонился к стене. — Они все часть этого, Цветочек. Цветочек было прозвищем, которым он звал меня долгое время, независимо от того какую форму я принимала.
— Я не думаю, что ты уже переспала с ним?
Мой ответ был скомканным и тихим. Нет, я не спала с Люком. Я хотела. Я хотела как женщина, влюбившаяся в человека и хотела как суккуб, что бы взять энергию из души кого-то настолько хорошего. Я никогда не колебалась прежде. Это была моя работа. Но что-то во мне изменилось. Возможно повлияли эти унылые времена, но всякий раз, когда я смотрела на Люка и видела чистоту исходящую из него, доверие и растущую любовь ко мне, я не могла сделать этого.
— Он заедет за мной вечером, — сказала я наконец, уклоняясь от вопроса. — Мы прогуляемся.
О, — сказал Бастиан. — Понимаю. Прогуляетесь. Это впечатлит Теодосию.
Теодосия была нашим архидемоном.
Я резко развернулась, взглянув на Бастьена. — Не твое дело чем я занимаюсь! — воскликнула я. — Кроме того, если это как ты утверждаешь «каникулы», то я не должна добиваться хороших душ.
— Души падают налево и направо тут, — согласился он. — Но ты все еще пытаешься увернуться время от времени. Ты не можешь потратить остальную часть своего существования, встречаясь только с плохими.
Я не разговаривала с ним весь день, и к счастью, после полудня торговля немного оживилась. Это обеспечило нас обоих работой, хотя я отсчитывала минуты до появления Люка в тот вечер. Он вежливо поздоровался с моим «братом», и затем я поспешила нас увести, чтобы не встречаться с всезнающим взглядом Бастьена.
Люк, с такими же солнечно золотистыми волосами, мог бы сойти за моего брата. Он всегда улыбался, когда смотрел на меня, образуя россыпь маленьких морщин вокруг его голубых глаз, которые казались мне нереально похожими на сапфиры. Он держал меня за руку, когда мы шли сквозь вечернюю толпу, наполненную теми, кто шел домой после роботы, или, возможно, теми, кто вышел для поисков ночных развлечений. Он сказал мне, что я красиво выглядела, и мы говорили на другие несущественные темы: погода, местные сплетни, повседневные дела…
Мы оказались в небольшом городском парке, который был популярным местом для других ищущих вечерних прогулок до комендантского часа. Мы обнаружили, относительно уединенное место среди деревьев и расположились на траве. Люк нес небольшую корзинку все время и показал ее содержимое: пирожные и бутылку вина. У него не было достаточно денег, чтобы разбрасываться на такого рода вещи, но я знала что лучше не протестовать. Это было уже сделано. Независимо от того, чем он должен был пожертвовать, это стоило того в чем он был заинтересован.
