подвергается обсуждению всеми горожанами. Без доверия Императора все наши поиски и усилия будут напрасными. Мы должны принять правила этой игры.
— Не убеждай меня. Я прекрасно знаю, что ты абсолютно права. — Попросил он, откидывая волосы с лица. — Я даже не останавливаю тебя от переезда. Ты должна уехать. Должна.
Цефея осторожно обняла Рубина. Она ощущала силу, с которой он прижимал ее к себе. Казалось, что он не мог заставить себя разжать объятия.
— Клянусь, Цефея, — прошептал он ей на ухо, — не будь в моих жилах крови Файро, я уже стоял бы в мирере и давал бы клятву вечно любить тебя.
Хранящая горько улыбнулась этим словам:
— Нет, Рубин. Боюсь, что будь ты простым кузнецом из Сохт-Росса, то нашел бы причины, по которым опасался бы любви. Ведь дело не в крови Перворожденного. Дело в страхе.
— Как остаться рядом с тобой?..
Цефея улыбнулась:
— А что, по-твоему, было все эти месяцы?
Рубин закрыл глаза и вдохнул сладкий запах ее волос. Он вспомнил недавний сон, где они вдвоем сидели на причале и смеялись над тем, как мимо протекает река жизни, унося с собой былое. Он вспоминал рассказ Файро и первый поцелуй с Цефеей, долгие беседы и их совместные чтения в парке, танцы и попытки научиться играть на музыкальных инструментах. Цефея же, прижавшись к груди Странника, вспоминала те же мгновения, но несмотря на эти мысли — страх перед любовью был сильнее и поэтому они, так и не признавшись друг другу в желании остаться, заснули перед распахнутым балконом, за которым неспешно жила Айра.
Менестрель затих, одинокий соловей подхватил последние аккорды, сверчок из Имперского сада вторил ему. Все вместе они убаюкивали ночь, конец которой пришел раньше обычного. К той минуте, когда первые лучи рассвета коснулись Восточного края небес, голова Хранящей покоилась на коленях ее друга. Он не спал и гладил ее волосы, разглядывая лицо мирно спящей девушки. Первые мгновения утра он потратил на безнадежные убеждения в невозможности их общего счастья.
До полудня Цефея покинула покои Рубина и отправилась в свой дом. Хранящий вызвался ее проводить и организовать визит в артель слуг. После минувшей ночи Рубин еще более остро переживал расставание. Он мирился и принимал стремление Цефеи жить отдельно, но его примирение с грядущим одиночеством проходило тяжело. Теперь он не представлял свою жизнь в пустых комнатах и залах своих покоев. Рубин не мог поверить в то, что отныне его гостиная будет лишена долгих бесед на тэлирском, во время которых он позволял себе подолгу смеяться над акцентом Цефеи. В его голове никак не укладывалась мысль о том, что в библиотеке не будут больше слышны ее легкие шаги во время ее заучивания танца, готовясь к вечерней репетиции с Рубином. Он не мог поверить, что никогда более она тайком не станет изучать эскизы в его альбомах с зарисовками иных миров. Иногда Рубину удавалась застать ее за этими занятиями и в эти мгновения он наслаждался ее улыбкой, сиянием глаз. Разглядывая ее, он ловил себя на мысли, что улыбается вместе с ней, дозволяя своему сердцу радоваться присутствием Цефеи в его жизни.
Новый дом Цефеи встретил ее ароматом отцветающих персиковых деревьев и запахом краски, которым была окрашена черная кованная изгородь усадьбы. В глубине пышного сада скрывался последний — двенадцатый — дом переулка Асакар. Скромный, двухэтажный дом из рыжего кирпича с круглым чердачным окошком, ярко-алой черепицей и резным флюгером, был лишен всякого богатства. Вероятно, что прошлые его хозяева были людьми зажиточными, но сдержанными и практичными.
От скрипучей калитки шла прямая тропинка, проложенная меж клумб фиалок и анютиных глазок, вскинувших свои горделивые головки к небу в благодарном порыве за нежные прикосновения прохладного ветра. Тропинка утыкалась в массивные деревянные ступени, ведущие на небольшую террасу. Там, под стеной, увитой виноградом, стояла скамья и небольшой столик с зеленой масляной лампой. За тяжелой дверью с витражной вставкой находился широкий холл. Из гостиной, которая едва ли не полностью занимала первый этаж правого крыла дома, можно было попасть в уютный, но довольно светлый кабинет, особенностью которого являлся эркер с видом на сад. Левая часть дома была отведена под кухню с кладовой. Около лестницы находилась уборная. Сама же лестница, состоящая из трех пролетов, вела на второй и третий этаж. В небольшой коридор второго этажа вело три двери. За первой находилась хозяйская спальня, основное место в которой занимала кровать, скрытая тяжелым пологом изо льна травяного цвета. Рядом с широким окном был установлен изящный туалетный столик и удобное кресло, обтянутое темно-зеленым атласом. Большой, вместительный платяной шкаф, украшенный резными бабочками и райскими птичками, был установлен напротив стола и наполовину скрывался за изящной ширмой, обтянутой темно-изумрудной тканью с вышитыми пестрыми цветами. Пушистый, мягкий ковер, укрывающий половину комнаты, источал аромат лаванды. Вторая дверь вела в гостевую спальню, отличавшуюся от хозяйской разве что только сине-серебристым тоном оформления и отсутствием туалетного столика, вместо которого в углу комнаты было установлено высокое зеркало. За третьей дверью скрывалась небольшая, но довольно уютная ванная комната с небольшим камином.
Лестница, ведущая на третий этаж, была узкой, ее ступени были выше. В помещении под крышей размещалась небольшая библиотека, которую слуги, подготавливая дом к новому хозяину, заставили ненужными вещами со всего дома. На чердаке имелась даже небольшая чугунная печь, пара удобных кресел для чтения, письменный стол и довольно яркая лампа, а в углу, под белоснежной простыней обнаружилась узкая кровать, небольшой шкаф, тусклое зеркало и затертый пуф.
Что же касается сада, то он был лишен кустарников, причудливых форм, дорогих сортов цветов или пруда с нимфеями, но представлял собой весьма приятное и уединенное место отдыха. Вычищенные от листьев лужайки перемежались с клумбами и тропинками. В углу сада — среди плодовых деревьев, вдали от чужих глаз — была спрятана беседка, увитая девичьим виноградом. Но особенно восхитили Цефею плетистые розы, росшие у входа в конюшню. Гибкая лоза, не считаясь с тяжестью крупных бутонов, цеплялась за каменистую стену и ползла по черепице к солнцу, щедро обсыпая побеги пурпурными цветами.
На кухонном столе Цефею ждали пухлый кошель с месячным жалованием старейшины Вечного совета и еще одно письмо из канцелярии Императора с расписанием дел на ближайшие недели. В письме также сообщалось, что в связи с ухудшением самочувствия Император намерен нарушить традицию и отказаться от личной аудиенции с Цефеей, непосредственно в письме обозначив дату и время торжества в честь назначения нового советника.
— Кажется, Император намерен избегать меня. — Проронила Цефея,
