Стало обидно, но чуть-чуть. И я вновь запнулась где-то в себе, где-то в туманных мыслях. Я пришла к выводу — довольно болезненному и горькому, что непременно меня ранил и тем и согрел, что я его вовремя осознала — я согласилась помочь тому, у кого на руках в буквальном смысле осыпается целый мир, а мой мир в этот момент ни капли не страдает. В моём мире только существует грустный отец, да одна лживая особа, как и девушка, что, вероятно, проснётся однажды ото сна и поймёт, что никогда не хотела просыпаться, что влюблена и что готова пойти на всё, лишь бы вновь увидеть любимого. Пускай тот живёт в другом мире.
Я задержала дыхание, поднимая глаза на брюнетка. Жёлтые искры смотрели на меня немного растерянно, боязно, что ли, но я быстро их зажгла обратно. Я сказала:
— Я согласна стать вашим сосудом, Ваше Величество.
***
Подвох заключался в следующем: нас не обручат, пока мы не зайдём в зал и не встанем подле трона, пока и Мориц не начертит все руны для обряда и пока мы не… не поцелуемся, закрепив союз. И нам мешали три резонных вопроса: во-первых, как это провернуть при Горзоне и гостях, во-вторых, что случится после обряда, в-третьих, как я, ныне сваха, а теперь невеста, попаду домой, ведь, по словам Аверила, назревает война, на которой мне места нет.
Ходить по замку было можно — Аверила предали не все, и в рядах армии Доррона и Горзона было очень много шпионов, верных Его Величеству. У них я, Мориц и, собственно, Король и взяли слово насчёт стычки с врагами. Попросили распространить информации и завербовать неверных прежде с условием, что Аверил простит всех тех, кто поможет ему победить зло.
Далее мы прошли к Марелле, бывшей командующей стражи и разведки, — женщина-циклоп уже знала, что ей предстоит делать и готовилась по полной: запаслась сильными зельями у Луци, что, кстати, побоялся вступать в предстоящий бой и теперь прятался где-то в тёмных углах замка; призвала своих друзей с Простых земель, и те, ближе к полудню, должны были явиться телепортом к нам в подмогу.
Мы проходили те многочисленные арки, увешенные зеленью и цветами, прошли и ту самую королевскую столовую, до которой мы когда-то не попали с Его Величеством. Та была размером с самый длинный бассейн, и в её центре стоял широкий стол, на котором всё пыхтело и издавало ну уж о-очень приятные запахи, от которых мой живот быстро скрутило в узел. Есть хотелось неимоверно, и мы зашли.
Аверил составил меня одну спустя пол часа, ушёл с Морицем, предварительно накрыв меня неким куполом. Приказал громко не шуршать и не чавкать. Показав тому язык, я с ним попрощалась.
***
Поедая невероятно вкусную куриную ножку, мой взгляд невольно упал на портрет королевской семьи.
Странно, кончено, что он висел в столовой и нигде подобные я во всём замке не наблюдала.
Выйдя из-за стола, я медленно подошла к этой громадине — в ширину картина точно была не меньше трёх метров, а в высоту — пяти.
Старый Король, точнее, отец Аверила, который не выглядел старым, но во взгляде читалось что-то такое, сидел на троне, уже знакомом мне, и лицо его выглядело болезненным и худым. Седая бородка и вовсе делала из него больного старика, но небольшие морщинки на лбу и вокруг жёлтых-жёлтых глаз говорили об обратно — это молодой парень, заключённый в дряблое тело.
Я покосилась на рядом стоявших персон и, с удивлением для себя, обнаружила Аверила. Вот он, красивый брюнет с глазами отца и с широченной улыбкой. Он стоял по правую руку от Короля и держал на руках какой-то свёрток. Ах, нет же! Это был не свёрток, это был ребёнок в конверте из шёлка. Аверил, кстати, выглядел, как и сейчас. Ну, чуть-чуть моложе и глупее. А далее…
Мне пришлось обойти стол, чтобы узреть всю родословную Акерли: две прекрасные девушки, в одной из которых я узнала ту самую кузину, что приходила на мою проверку в качестве невесты, ещё много детей, драконов пять, не меньше.
Я была настолько восхищена этой семьёй со счастливыми детьми, в числе которых даже находился Горзон, что сердце вдруг заныло от грусти — мой след в этой семье окажется не видим, не тронут кистью по полотну, не запечатлён в сердцах многих. Вот я сейчас — стою, облизывая губы от кисло-сладкого соуса, а вот она я через какие-то сутки — просыпаюсь с красивым лицом, но абсолютно несчастная.
Боже, Лена! Ты такая слабая, такая подлая, думаешь лишь о себе и о своих проблемах!
И в какой-то миг, когда вся столовая завернулась в молчаливый шлейф, я сказала самой себе: "Нет, я больше не думаю о своей внешности. Странно, но мне вдруг стало абсолютно всё равно на то, какой я была. Странно и то, что я горжусь той, кем я стала".
Груз с души упал так же быстро, как и была охота за идеальной внешностью. Идеальная душа — вот, к чему я захотела стремиться.
Может, это произошло потому, что, взглянув на отца Аверила, я невольно поменяла их местами, и теперь передо мной сидел на троне мой, мой Король, и был ужасно уставшим и больным из-за проклятья и душевных ран. И я не захотела принимать такую реальность. Я создам другую, иную, совершенно не похожую на эту. Я стану тем спасательный жилетом, сосудом для Аверила, а когда вернусь домой, то пообещаю себе никогда не плакать. Ни-ког-да. Никогда не лить слёзы из-за картины, на которой меня нет. Думать лишь о том, что я жива в сердцах тех, кто дышит благодаря мне.
Отлично, Елена, теперь ты зазвездилась!
Я тихо посмеялась, но слёзы накатившиеся рукой уничтожила. Уничтожила, как и все мысли о плохом.
— Рад, что истинная Королева нашлась! — вдруг воскликнул голос позади меня. Я обернулась ко входу и обнаружила Луци.
Всевидец был неимоверно счастлив, его глаза светились будущим, а руки были сложены в домик.
Но его лицо разом поменяло свой оттенок, стоило ему пошариться в моих чувствах, ведь скрыть те я не успела, как и слёзы.
Пророк подошёл ко мне и, обняв за талию, взглянул в моё лицо. Спросил очень нежно:
— Расскажи, что тебя мучает.
Я помедлила. Конечно, моё шестое чувство полностью доверяло Луци, но всегда непросто вывернуть свою душу наизнанку. Но я заговорила, переводя взгляд на картину:
— А как же тогда твоё предсказание, Луци? Ну, то, где в твоих видениях у Его Величества был танец с девушкой? Неужели мы, то есть я и Аверил, никогда не потанцуем, никогда не признаемся друг другу в чувствах? Никогда не посмотрим в глаза, не заглянем в душу? Никогда не поговорим так же, как я разговариваю с тобой? Раньше я думала, что хочу видеть лишь себя, и чтобы эта я была красивой. Думала, это исправит меня, излечит душевные раны, но что сейчас? Сейчас я не восхищаюсь своей красотой, я вижу, что она не нужна, она — ничто по сравнению с красотой душевной. И всё равно… Я… Я люблю его, я хочу быть с ним. Неужто мне нужно ещё раз сломать тот Шар Судьбы? Но а как же отец? Боже, он же ведь так страдает из-за меня! Из-за моей дурости!
Сердце стало биться сильнее от невыносимой боли, но Луци взял мою левую руку, на которой был надет браслет, и тихо тот погладил. Произнёс, задумчиво глядя на него:
— Разбивать Шарик не обязательно, его частичка находится здесь, в этих камнях, и, разбей ты или Король браслет, находясь в замке, как тут же Шар Судьбы перенесёт тебя домой, к отцу. Тебе…. тебе нужно будет сделать выбор, пожертвовать чем-то, от чего зависит ни одна жизнь. Но, думаю, ты сделаешь всё правильно, Елена.
— Это сейчас ты мне предсказываешь? Гадаешь по руке?
Луци хитро подмигнул мне и, отстранившись, произнёс:
— Милос будет прятаться, но я знаю, что он очень любит маскарады, — и исчез, оставив меня с полной головой загадок. Но… внутри вся моя душевная боль была почти опустошена.
Я ещё раз взглянула на картину, и мне вдруг показалось, что ещё не время делать выводы. Я ещё могу стать частью этого мира и этой нарисованной семьи.
Глава Тридцать Четвёртая
АВЕРИЛ
Мчась на всех порах к комнате Горзона, я не мог унять скачущее во мне чувство… Оно напоминало мне о тех забытых некогда моментах, в которых я с таким же упорством бежал в покои отца, полный радости, чтобы передать ему… чтобы сказать ему, обрадовать… что он стал отцом во второй раз! Что у меня появился брат и что я нахожусь в лучшем, за последнее время, положение после печальных новостей о матери. И какого же было моё огорчение, когда, открыв дверь, я застал отца в ужасном, разбитом состояние. Он склонялся напротив картины моей ныне умершей и, сжавшись в некий комок, тихо стонал.
