— О'кей, — кивнула госпожа Эйфор-Коровина и побежала в фотоателье.
— Бодренькая бабуся, — уважительно протянул продавец вслед потомственной ведьме, приподняв очки.
— Вот так, и никакой магии не надо, — проворчала госпожа Эйфор-Коровина, отойдя чуть подальше.
Через двадцать минут она вернулась с блоком из четырех фотографий. Парень ловко вырезал три ровненьких портретика нужного размера, приклеил их на корки и вытащил из нижнего ящика мешок с печатями.
— Так, это у нас пожарка, — бормотал он, высовывая кончик языка, — это ветеринарка… Нет, ветеринарка нам сейчас не нужна.
О! Вот это вещь, печать прокуратуры! Но мы ее только для розыгрышей пользуем, всерьез опасно. Там люди с юмором, конечно, но до известных пределов. Куда же санитарка завалилась? А, вот! Что еще нужно? Так-так…
Что еще? А, ВТЭК! Вот он, любимый… Фотографию лишнюю возьмите, может, потом еще что надумаете. Или в библиотеку записаться вдруг захочется… Ха-ха!
Вытащив три нужные печати, продавец аккуратно разложил корочки перед собой, проверил, хорошо ли держаться фотографии.
— Паспорт с собой есть? — спросил он по-деловому, вытаскивая из кармана спортивных штанов перьевой «Паркер».
— Есть, — потомственная ведьма протянула торговцу документ.
— Т-а-а-к, — молодой человек открыл «ксиву», сдвинул кепку на затылок, закусил кончик языка и медленно, правильным каллиграфическим почерком, черными чернилами вписал все, что нужно, во все три документа.
У Ариадны Парисовны глаза на лоб лезли, когда она смотрела, как загорелая, крепкая рука выводит красивыми круглыми буквами:
«Ариадна Парисовна Эйфор-Коровина… инвалид войны 1812 года… III группа… выдано 19.08.2002 г.». Затем умелец ловко поставил нужные печати на каждый документ, так, чтобы цветной кружок попадал на угол фотографии.
— Готово, — сообщил молодой человек. — Щас посохнет децл…
— Отпад, — только и смогла выговорить Ариадна Парисовна, вытаскивая из кошелька зелененький стольник.
Продавец профессионально протянул между пальцев надпись «The United States of America», пошкрябал щеку Франклина, проверил наличие его водяного портрета и защитной полоски, затем удовлетворенно кивнул.
— Еще что надумаете, приходите, — дружелюбно предложил он потомственной ведьме. — Постоянным клиентам — скидка.
— Обязательно, — улыбнулась та, сгребла в сумку все свои три корки и направилась к машине. — Вот сервис! Раньше, блин, за какой-нибудь справкой в жилконтору неделю надо было ходить! А теперь… Красота!
Осталось только осуществить задуманный план.
* * *
Вера Николаевна вышла на проспект, к универмагу, где обычно стоят протестующие. Пройдя вдоль длинного ряда граждан, мадам Савина увидела, что все они с плакатами. Надписи самые разнообразные: «Нет расширению НАТО!», «Долой антинародный режим!», «Россия для русских!», «Янки гоу хоум!», «Мерседесы — буржуям, трамвай — народу!», «Свободу Милошевичу!», «Руки прочь от Хусейна!» и так далее.
— Понятно, — кивнула Вера Николаевна.
Вытащила из портфеля ручку и написала на оборотной стороне «Романсов» Чайковского: «Нет распространению порнографии и пропаганде гомосексуализма!». С этим «плакатом» мадам Савина встала в самый конец цепочки протестующих, держа «Романсы» перед собой, на уровне груди. Соседняя старушка заинтересовалась лозунгом, наклонилась, прочитала, потом подняла на Веру Николаевну удивленно-возмущенные глаза.
— Ты чего, милая, день перепутала? — спросила она у мадам Савиной.
Проходивший мимо мужчина, окинул сочувственным взглядом Веру Николаевну, и бросил в ее раскрытый портфель пятьдесят копеек.
— Что? — мадам Савина протянула руку вслед неизвестному жертвователю, но он уже скрылся в толпе, тогда она повернулась к тетке. — Что вы говорите?
— День, говорю, ты перепутала! — повторила та.
— В смысле? — наморщила брови Вера Николаевна.
— Рвать и жечь современных писак приходи завтра, а сегодня все ваши митингуют перед зданием библиотеки, — терпеливо объяснила протестующая с плакатом «Ленин, Сталин, Партия!». — Тебе туда, наверное. Торопись, а то потом скажут, что ты не с начала пришла, и ни хрена не заплатят.
— Ничего не понимаю, — тряхнула головой мадам Савина.
Решив не вступать в диалог с пожилой коммунисткой, Вера Николаевна гордо расправила плечи, откашлялась и неожиданно громким и звонким голосом выкрикнула:
— Граждане! Со всех сторон на наших детей обрушивается порнография! Они уже проходят ее в школах, где равнодушные учителя выдают это грязное явление за мировую художественную культуру; по мы забыли, что Фрагонар, Фальконе и Леверенс — это всего лишь грязные порнографы, рисовавшие сальные картинки для вельможного разврата…
Остальные протестующие разом прекратили все свои разговоры и столпились вокруг мадам Савиной. Воодушевленная успехом, Вера Николаевна с жаром продолжила:
— Так, на сто пятнадцатой странице учебника по истории музыки, для пятого класса детской музыкальной школы помещен интимный портрет Луизы О'Мэрфи, пятнадцатилетней любовницы Людовика Возлюбленного, работы знаменитого порнографа Буше…
— Эй! — грубо прервал мадам Савину бородатый мужик в вытянутом коричневом свитере. — А ну, вали отсюда!
— Зачем ты так? — встряла соседка Веры Николаевны по протестному ряду. — Женщина просто дни перепутала и места…
— Идиотка, — хихикнул кто-то в заднем ряду.
— Как вы смеете?! Я имею право выражать свой протест… — возмущалась мадам Савина, когда ее тащили в сторону подземного перехода.
— Давай, давай, топай, — подтолкнул опальную учительницу музыки мужик в свитере. — Нам тут только больных не хватает…
— Я вам покажу, — кисло буркнула ему вслед Вера Николаевна и побрела прочь.
Последняя надежда на митинг у библиотеки…
Возле большого серого здания мадам Савину ждал приятный сюрприз. Человек пятьдесят с плакатами: «Нет порнографии и копрофагии!». Правда, Вера Николаевна никак не могла вспомнить, что такое «копрофагия»… Но для счастья ей было вполне достаточно и первой части лозунга.
— Нет порнографии! — выкрикнула она, присоединяясь к митингующим.
Подняв над головой свой «плакат», мадам Савина влилась в общий хор: «Долой грязных писателей и художников! Даешь чистое искусство! Нет порнографии!».
— Извините, — кто-то дергал Веру Николаевну за рукав.
Она опустила глаза и увидела девушку небольшого роста, в модных позолоченных очках. В руках у девушки небольшой планшет с листами бумаги и ручкой.
— В чем дело? — раздраженно спросила мадам Савина. — Я что, не в тот день пришла?
