Он, казалось, подался вперед под влиянием ее пристального взгляда. Джефф никогда не хотел никакую женщину больше, чем ее. Он моргнул, откашлялся и посмотрел долгим, вопрошающим взглядом на Уолласа. Смит никогда не замечал такой жадный, холодный взгляд на лице своего партнера прежде.
— Нет, конечно, вы не опасны для меня или кого-либо еще.
— Черт побери, Джефф, давай заберем ее и уберемся отсюда — выругался Уоллас, желание преподать ей, кто тут главный, буквально сжигало его.
Изумрудные глаза, смотревшие на Смита, взяли на прицел его загипнотизированный пристальный взгляд. Она могла чувствовать его желание и подпитывала его, подпитывала фантазии своим одобрением его внимания. Она узнала еще в очень молодом возрасте, что может войти в умы людей, управлять их мыслями. Первоначально это напугало ее, иметь такую власть, но умение оказалось полезным инструментом в определенных случаях и пригодилось теперь, когда ей угрожали.
— Дон, почему они просто не изменяют человеческих женщин? Это имело бы смысл. И почему вампир помогает нам? Мы уехали из области в большой спешке, и ты никогда не говорил мне, что пошло не так, как надо, — подозрительно поинтересовался Смит.
— Вы пытаетесь сказать, что один из этих вампиров мужского пола фактически помог вам в вашей кампании убивать других, и это причина вашего успеха? — спросила Шиа, небольшая насмешка, смешанная с недоверием, проскользнула в ее голосе.
— Он был отвратителен, мстителен. И ненавидел юношу, но особенно презирал вот этого. — Смит указал на фотографию человека с длинными темными волосами. — Он хотел истерзать, сжечь, чтобы чувствовать его мучения.
— Заткнись, — приказал Уоллас. — Давайте закончим это. Общество обещало сто тысяч долларов за нее. Они хотят изучить ее.
Шиа мягко засмеялась.
— Если бы я действительно была одним из ваших мифических вампиров, то я должна стоить намного больше, чем то, сколько заплатил ваш комитет. Я думаю, ваш партнер скрывает это от вас, мистер Смит.
Правда читалась на лице Уолласа очень легко. Когда Смит повернулся, чтобы выяснить все, Шиа начала двигаться. Она выпрыгнула из окна, приземлилась на ноги, как кошка, и побежала, спасая свою жизнь. У нее не было никаких личных вещей, за которые она беспокоилась, никаких любимых сувениров. Шиа сожалела только об одном — о потере своих книг.
Почувствовав ее страх, Жак испытал потребность защитить. Желание было таким же сильным, как жажда отомстить за себя. Независимо от того, что сделал, первое, что он понял, что не мог вспомнить, чем заслужил такое жуткое наказание. Сон снова настиг его, но это был первый раз за месяцы, когда Жак не заполнил ее тело своей болью и не овладел ее умом на несколько секунд, гарантируя, что она почувствует его темный гнев и обещание возмездия. На сей раз он не наказал ее. Только он имел право пугать ее, заставлять дрожать от страха. Она смотрела на его изображение со смесью замешательства и сожаления. Она думала, что он был мертв, и это его проклятая душа часто посещала ее? Что творилось в голове предательницы?
Время длилось бесконечно. Он отслеживал, когда рядом появилось какое-либо существо. Царапал и цеплялся за распадающийся гроб. В конечном счете, ткань на его глазах сгнила, потом спала. Он понятия не имел, на какой глубине был. Это не имело никакого значения для него. Темно, было темно. Изоляция, одиночество. Его единственной компаньонкой была женщина в его сознании. Женщина, предавшая его, оставившая. Время от времени он призывал ее, приказывал, чтобы та приехала к нему. Угрожал ей. Умолял. Это было извращением, но он нуждался в ней. Жак был уже болен и понимал это. Эта полная изоляция делала его совершенно безумным. Без контакта с ней он был бы потерян для мира, не было бы даже желания, заставлявшего его двигаться.
А у него была потребность жить — возмездие. Он нуждался в ней настолько, насколько ненавидел и презирал ее. Столь же искаженный, какими были их отношения, Жак нуждался в моментах товарищеского участия.
Физически они были ближе теперь, неразделенные океаном. Она пока была вдали от него, он мог только следить сквозь пространство. Но теперь она была намного ближе. Он возобновил свои усилия, зовя ее все время, стремясь лишить ее сна.
Когда у него получилось успокоить боль и голод и просто остаться тихой тенью в ее уме, то она заинтриговала его. Ее ум был очень острым, даже блестящим. А способ размышления походил на метод машины, обрабатывая информацию с невероятной скоростью. Она, казалось, была в состоянии отрешиться от своих эмоций; возможно, она не была способна испытывать чувства. Он восхищался ее разумом, тем как она думала, способом, с помощью которого сосредотачивалась полностью на своей работе. Она исследовала болезнь, казалась поглощенной поиском лечения. Возможно, это была причина, почему он часто видел ее в слабо освещенной комнате, покрытой кровью, с руками, похороненными глубоко внутри тела. Женщина проводила эксперименты. Это не извиняло отвращение от того, кем она была, но он мог восхититься ее твердой целеустремленностью. Она была в состоянии отложить свою нужду во сне, в хлебе насущном на долгое время. Он чувствовал ее потребность, но она полностью концентрировалась на том, что делала и, казалось, не признавала крики своего тела о нормальной заботе.
Казалось, не было никакого смеха в ее жизни, никакой реальной близости ни с кем. Это было странным для него. Жак был не уверен, когда это начало беспокоить его, но он понял, что это так. У нее никого не было. Она сконцентрировалась только на том, что делала. Конечно, он не потерпел бы присутствия другого мужчины в ее жизни; он стремился бы разрушить любого, кто подошел бы к ней. Он объяснил это себе тем, что если бы с ней был мужчина, то они должны были бы быть в сговоре, заставляя его страдать. Он часто негодовал на себя за желание поговорить с нею, но у нее был интересный ум. И она была всем для него. Его Спаситель. Его Мучитель. Без ее присутствия, без слияния с ее умом, он был бы полностью безумен и знал это. Она невольно поделилась своей странной жизнью с ним, дала ему что-то, что помогало сконцентрироваться хоть на чем-то, своего рода товарищеские отношения. Как бы нелепо это ни звучало. Она думала, что Жак заперт в гробу. Она думала, что в безопасности от его мести. Но она создала монстра и теперь должна была почувствовать его движения, его силу, растущую с каждым их контактом.
Он нашел ее снова месяц спустя, а возможно, год спустя, он не знал, его это не волновало. Ее сердце стучало в страхе. Как и его. Возможно, именно эта подавляющая интенсивность ее эмоций разбудила его. Боль была мучительна, голод охватывал его, и все же его биение полностью соответствовало ее, и он не мог найти достаточно силы, чтобы дышать ровно. Она боялась за свою жизнь. Кто-то охотился на нее. Возможно другие, которые помогли предать его, теперь принялись за нее. Он подобрался, ожидая, отодвигая боль и голод так, как он научился за эти годы. Никто не навредит ей. Она принадлежит ему. Только Жак мог решить, жить ли ей или умереть, и никто больше. Если бы ему удалось «увидеть» врага ее глазами, он смог бы уничтожить его. Он чувствовал свою власть, просыпающуюся в нем, свой гнев, столь сильный, столь мощный при мысли, что кто-то мог бы отнять ее у него, что это удивляло его.
