которых пришла в негодность. Но родичам я об этом не скажу, засмеют. Да и кому я нужна, право слово? Папина фамилия в нашей стране неизвестна, а с мамой… Ну кто свяжет выбраковку с сильнейшей лунной жрицей этого поколения?
Вытащив из сумки длинную футболку, я переоделась в нее и устроилась в комнате отдыха. Будильник завела на шесть утра — не хватало еще, чтобы кто-нибудь из ранних птичек застал меня в старой растянутой футболке и трусах с голубыми мишками.
Полночи я просто лежала и таращилась в потолок. Потолок, кстати, знаком до мелочей — когда на работе случались авралы и запарки, я всегда находила пять минут, чтобы потупить. И всегда находила верное решение именно так, бессмысленно таращась на самый обычный офисный потолок.
Сон не шел. Я то начинала прикидывать, что мне делать с квартирой — звонить страховщику, то гадала, что скажет мама — она и так от Сашки не в восторге. Потом в красках представила, что мне скажет Еська.
А потом подумала, а может в словах Василия есть резон? Надежный ли это мужчина? Сашка просто взял и сбежал!
«Но, может быть, у него была причина? Вдруг что-то случилось с его мамой?», беспомощно подумала я. И провалилась в сон.
Глава 5
В шесть утра я хотела убивать. Голова гудела, в глаза как будто горсть песка сыпанули, да еще и шея затекла. Все-таки продавленный офисный диванчик не то же самое, что кровать с ортопедическим матрасом.
С шести утра я названивала Сашке. Хотя уже понимала, что он просто ушел. Не захотел решать мои проблемы.
— Мари? — раздался за спиной ошарашенный голос Глеба.
— Глеб? — хрипло выдавила я.
Он молчал. А я не спешила поворачиваться. Ведь я стояла у окна с чашкой кофе и… Та-дам, в старой растянутой футболке и трусиках с синими медвежатами. До переодевания я еще не дошла. Черт.
«Надеюсь, белье не торчит».
— Да ладно, Тома, — фыркнул вдруг Глеб, — у нас нет дресс-кода. Кофе еще есть?
Тома, Глеб называл меня по фамилии только когда… Нет, не думай. Не вспоминай. У вас ничего не сложилось тогда и уж тем более не сложится сейчас.
«У меня Сашка…» привычно подумала я и вдруг поняла, что у меня никого нет. Никого. Папа во Франции, мама далеко, а я… А мое свадебное платье киснет в мусорном пакете.
По щекам побежали горячие слезы. Только не оборачиваться. Глеб там, за спиной, ворчит на кофеварку, ищет печенье и что-то говорит. Сейчас он нальет себе кофе и уйдет в кабинет, а я успокоюсь. Успокоюсь, переоденусь и подкрашу ресницы. Это проверенный способ, чтобы удержать слезы.
— Мари? Мари!
Он схватил меня за плечо и резко развернул. Увидел мои слезы, коротко ругнулся, отставил свою чашку, забрал из моих рук мою и крепко обнял. Так крепко, как будто я падала, а он поймал.
Уткнувшись в его сильное плечо, я разрыдалась в голос. Кусала губы, чтобы заставить себя замолчать, но внутри меня скопилось слишком много чувств. Слишком много.
Глеб гладил меня по голове и плечам, прижимал к себе и что-то шептал по-румынски, мешая свой родной язык с русскими словами.
— Что случилось, Мари?
— Я не выхожу замуж, — выдохнула я, все так же прижимаясь к нему.
Тихий выдох, и Глеб стискивает меня еще крепче.
— Ничего, ничего. Он просто дурак, если…
— Я сама так решила. Сегодня ночью. Или вчера вечером? — я нервно рассмеялась.
И тут же почувствовала, как заливаюсь краской. Истерика схлынула, и я поняла, что на мне нет бюстгалтера, что я прижимаюсь к Глебу и нас разделяет только два тонких слоя ткани. Его и моей футболки. И его руки, его руки так близко к моей… К моим бедрам.
Он отпустил меня, но как-то неловко, как будто через силу. Поймав его взгляд, я поразилась тому, насколько звериными были его глаза. На меня смотрел не Глеб, на меня смотрел его волк.
— Предсвадебный мандраж? — в его изменившемся голосе слышалось далекое рычание.
— Не будет никакой свадьбы! — выкрикнула я и тут же добавила, — дай мне переодеться и я все тебе расскажу.
А он продолжал стоять близко-близко и пронзать меня янтарным взглядом.
— Точно, — он улыбнулся и цвет его глаз вернулся в норму. — Как раньше. Ты поплачешься мне, а я — тебе. Правда, у меня-то не особенные проблемы. Жду в кабинете.
Он вышел, прихватив и свою, и мою чашку. И вскрытую пачку печенья. Бедный Олежка, опять не досчитается своего перекуса.
Быстро переодевшись, я убрала волосы в неаккуратный пучок и зашла в кабинет. Глеб не включил верхний свет и не поднял жалюзи на окнах.
— Рассказывай, — велел он и пихнул мне в руки мою чашку. Из которой отчетливо пахло коньяком.
— Вчера мою квартиру залила соседка. А Сашка просто ушел. Сбросил мне смс, что прорвало трубы и он едет к маме, — я пожала плечами. — Только трубы прорвало не у меня, а у соседки. Или я это уже сказала?
Иногда мне кажется, что я знаю все-все румынские ругательства. Но сейчас Глеб меня поразил — он со смаком выругался по-русски. Так-то, на самом деле, он румын только на половину, по маме, которая и научила его этому языку. А в самой Румынии Глеб не был ни разу.
Отхлебывая свой коньячный кофе, я продолжала безразлично и монотонно рассказывать:
— Платье испорчено, я сунула его в мусорный пакет. И сосед снизу тоже сказал — Сашка ненадежный.
— А ты его любишь? — и вновь этот пронзительный, янтарный взгляд.
Взгляд, под которым немыслимо солгать. И я качаю отрицательно качаю головой:
— Нет.
— А зачем замуж согласилась идти?
Ответа на этот вопрос у меня не было. И я просто уткнулась в свой кофе.
— Ясно.
Глеб вытащил телефон и принялся куда-то звонить. Он вышел из кабинета, но дверь осталась приоткрытой. Я слушала, как он перед кем-то извиняется за ранний звонок, потом пересказывает мою историю и просит заняться квартирой вне очереди.
— Я ссужу тебе деньги, — сказал он, вернувшись в кабинет.
— Не надо, — я покачала головой. — У меня есть. Я еще не внесла свою долю за свадебные мероприятия. На оплату хватит, а там и от страховой что-то будет.
— Страховщиков нужно вызывать до ремонта.
Я уныло кивнула. И попросила:
— Дашь отгул? На сегодня.
— На обеде вместе съездим, — уверенно сказал Глеб. — Я не отпущу тебя одну в таком состоянии.
Благодарно прикрыв глаза, я великодушно сказала:
— Тогда твоя очередь жаловаться.
— А. Да у меня все то же, Вероника не успевает
