Кент прославился тонкой работой по камню, изготавливая набалдашники для тростей, ручки вееров и прочие мелочи, способные одним своим наличием продемонстрировать высокий статус и доход владельца. Его работы пользовались успехом далеко за пределами Империи, потому вместе с резными фигурками он нередко отправлял заграницу письма.
За двадцать лет городок разросся, и деревянная лавка затерялась среди каменных строений, оказалась снесена и перенесена в другое место. Кента тяготила толпа и внимание посторонних. Потому он переехал в тихий район на окраине, что неожиданно превратился в трущобы, когда богатая графиня, покровительствовавшая городу, умерла, а наследники не пожелали продолжать её начинания.
Лавка, занимая Кентом, представляла собой старое двухэтажное строение, каких в маленьком прибрежном городке множество. Покосившийся деревянный дом, зажатый между другими такими же кособокими стариками, что не заваливаются только благодаря ветру, дующему в противоположную наклону сторону. В покрытых пылью окнах темно.
На стук долгое время никто не отзывался. Минут через десять мелькнула тень за занавеской, но дверь не открыли. Пришлось обойти дом и постучаться в дверь кухни. Та едва держалась на одной петле, и открыть её мог любой желающий. Верхнюю петлю и язычок замка когда-то вырвали с мясом незваные гости.
Перехватив трость, Дэймос медленно вошёл. Глаза вмиг приспособились в темноте. Смотреть особо было не на что. Полки, что не оказались сорваны или сожжены, завалены грязной посудой и поросли паутиной. На полу битые крынки и бутылки. По углам суетятся крысы, что притихли при его появлении, но быстро осмелели.
На первом этаже располагалась лавка, тёмная, с низким потолком и не слишком-то приветливая. Задняя комната — крохотная кухня, она же столовая, она же мастерская, продуваемая всеми ветрами каменная комнатушка. На втором этаже две спальни. Было время, когда Дэймосу доводилось прятаться в одной из них, отлёживаясь с простреленным боком. Холодные и неуютные, комнатки заставляют забыть, что находишься на южном побережье Империи, а не заперт в камере где-нибудь на Северной гряде.
В лавку и вовсе не протий из-за завалов мебели. Присмотревшись, Дэймос отметил, что кто-то принялся эти завалы разбирать. Вернувшись на кухню, провёл рукой по печи. Ещё теплая.
Лестница предательски заскрипела.
— Кент? Это я, Дэймос Арус, — крикнул он, помня о параноидальных наклонностях старика и не желая получить заряд дроби из-за двери.
— Кент тут не живёт! — раздался неожиданный ответ.
— Куда же он делся?
Поднявшись на площадку, Дэймос тростью толкнул первую дверь. Там словно дикари лежбище устроили. Куча народа лежала вповалку. Смрад стоял такой, что даже привыкший ко всему Дэймос прижал рукав к носу.
Толкнул вторую дверь. Тут стояла горелка, какие-то порошки и травы, небольшой ручной пресс и старая кофемолка. Знакомый запах заставил его улыбнуться, но не той улыбкой, какую хочется увидеть на лице незнакомца.
— Так куда же делся мистер Кент?
В комнате сидели несколько худых, грязных мужчин, варивших своё зелье. Скрип половиц предупредил о новом действующем лице, и Дэймос успел вовремя пригнуться. В косяк врезалась старая трость, одна из тех, что облицовывалась металлом и использовалась для самообороны. Перехватив трость, Дэймос ударил нападающего кулаком в живот. В комнате с лежаками засуетился народ.
— Хотите по-плохому?
— Он в больнице, — выпалила какая-то всклоченная женщина с глазами на выкате.
— Подробнее.
— В начале лета старика забрали в психушку, — ответил другой, покрытый болезненного вида сыпью.
— Приходили какие-то люди, перевернули лавку вверх дном, и с тех пор — никого, — поддержал его скелетообразный юноша, у которого на лице не было свободного места от прыщей.
— Где больница, в которую его забрали? — едва успел спросить Дэймос, как жители притона в несколько голосов поспешили указать направление.
— За городом, в сторону границы.
— Премного благодарен, — тронув цилиндр, Дэймос оставил лавку, борясь с желанием подпалить её перед уходом.
Погода портилась. Шквальный ветер запер домочадцев на вилле, затормозив ремонтные работы. Бугенвиль преобразился. Запах плесени и мышей сменился ароматами кухни и цветов. Простая побелка и правка покосившегося забора вмиг преобразили территорию. Если бы не загубленный сад, при минимальных затратах можно было бы получить картинку с открытки.
«Как можно было загубить такое? — удивлялся про себя Дэймос. — Разве что специально».
Общаться с женой не было ни желания, ни душевных сил, потому он скрывался на кухне с газетой, зная, что Майра туда не сунется. Рядом суетилась Поппи в компании новой кухарки, что нервничала, наблюдая хозяина дома в своих владениях. Нянечка по старой привычке пыталась его накормить и усадить к печке.
— О! Вот ты где! — в кухню ворвался Фиар и тут же куртуазно раскланялся с Поппи. — Мадам!
— Ах, негодник, — засмеялась она. — Будешь чаю?
— С превеликим удовольствием.
Выглянув из-за газеты, Дэймос с каплей ревности, какую испытывает единственный ребёнок в семье, когда его опекуны обращают ласку к чужим детям, посмотрел на Фиара. Тот явно наслаждался заботой и сиял, словно начищенный самовар.
— Хорошие новости. У Николетт нет чахотки, — он ударился в бесконечное перечисление болезней и болячек, заставляя Поппи и кухарку охать и ахать, — мы её даже на сифилис проверили.
Дэймос удивлённо приподнял брови, хотя, зная Майру, — чему тут удивляться? Та тоже умело притворялась невинной, наивной девой. До поры до времени.
— То есть она здорова?
— Нет, ей определённо необходимы уход и наблюдение врача. Но мне сложно определить, что стало причиной целого букета мало связанных друг с другом симптомов.
— А я знаю, — вдруг заявила кухарка, но под взглядом экономки вмиг стушевалась и втянула голову в плечи.
— Пусть скажет, — мягко попросил Дэймос.
— Всё началось, когда к ней посватался сын старого барона, — ответила за неё Поппи. — А до этого был какой-то заезжий морячок, и капитан корабля как-то целое лето к нам захаживал, а до них франт из столицы.
— Так она умирает от любви? — полюбопытствовал Фиар. — Она отказывает всем, потому что уже влюблена?
— Кто бы знал, — равнодушно пожала плечами нянечка.
Глаза кухарки горели желанием поделиться сплетней, и Фиар предоставил ей эту возможность.
— А что говорят в городе? К чему бы молодой, во всех отношениях прекрасной особе отваживать женихов?
— Так они не за ней приходят, а за приданым.
— О! — лицо Фиара вытянулось, словно он и предположить не мог подобного расчёта.
Поппи бросила осторожный взгляд на Дэймоса, но тот сделал вид, что его вся эта история не касается, и спрятался за газетой. Хотя и не удержался от того, чтобы внести некоторую ясность:
— Насколько мне известно, в условии получения приданого прописан брачный контракт, по которому супруг не сможет распоряжаться средствами жены. Они отложены на случай вдовства или же если она и вовсе не выйдет замуж.
— Полагаю, не всем известны подобные нюансы, — пожал плечами Фиар. — Выходит, кроме счёта, которым она сможет пользоваться только с определёнными оговорками, приданого у неё нет?
— А как же пятьдесят тысяч в банке? — вновь влезла кухарка, и теперь уже Дэймос сурово на неё посмотрел.
— Как вы собираетесь лечить Николетту? — деловито поинтересовалась Поппи, жестом отсылая кухарку прочь.
— Здоровым питанием, свежим воздухом и упражнениями, — бодро отрапортовал Фиар. — Но самое главное — вернуть веру в жизнь!
— А что не так с этой верой? — опуская газету, спросил Дэймос.
Сделал он это в первую очередь ради того, чтобы оценить, насколько Фиара зацепила мысль о пятидесяти тысячах. Тот, поглощённый рассуждениями о пациентке, задумчиво рассматривал выпечку в вазе.
— Не знаю, как сказать, но она вроде как считает, что не нужна этому миру.
