приносили подношения. Здесь в Городе проводили ритуалы.
Площадку было видно со всех сторон и даже из-за стен города. Рядом с жертвенником стоял Жрец. Напротив — Князь. Он впился в меня черным, непроницаемым взглядом. В лице его что-то дрогнуло, тут же скрываясь за маской властности. Белая рубаха, расшитая черным бисером, черные кожаные штаны, дорогой пояс с ножнами. Неужели ему не холодно?
Меня поставили рядом с Князем. Площадь под жертвенником была заполнена людьми. Не только мужчинами, но и женщинами. Нельзя сказать, что они радовались. Выражения лиц разнились по спектру от равнодушных до недовольных.
Если бы я не обладала зрением Хавартов, я бы не увидела. Но сейчас, даже не вглядываясь в лица, а видя свет их душ, я поняла: недовольных больше. Было странным, что лишь у Колдуна и Жреца души были цвета Тьмы. Остальные выглядели серыми всполохами, разнясь лишь оттенками. Князь полыхал кроваво черным. Похоже, многим здесь было не по душе его решение жениться на дочери пустыни.
Жрец начал воскурять благовония. Он сыпал их из разных коробочек на тлеющие угли, приговаривая что-то. Темные проводили свои ритуалы до восхода солнца. Заканчивался предрассветный час.
Наконец Жрец, подойдя, поднял завесу с моего лица, и соединил наши руки, продев их в черный обруч. Казалось, что обруч сделан из камня, но был совсем не тяжелым.
Размахивая совком с тлеющим благовониями, зачерпнутыми с жертвенника, служитель, начал что-то говорить нараспев глухим, низким голосом. Его черная хламида развевалась на утреннем ветру, из-под низко надвинутого капюшона, на меня смотрел мрак. Глаза, поначалу блестевшие белками, становились все более безжизненными, их заволакивала Тьма.
Голос поднимался все выше и выше. Если до этого мне было только холодно, то теперь стало еще и страшно. Обруч нагревался, запястье обжигало.
До меня дошло, что никто не спросит моего согласия. Фактически, я уже принадлежала Князю. К жертвеннику поднесли простыню, показав всем пятна, Жрец бросил ее в огонь.
— Прими Кровь Княгини! — закричал он, и снова перешёл на незнакомый язык.
Неожиданно, с жертвенника взметнулось черное пламя, простыня разом вспыхнула, и сгорая, исчезла, не оставляя после себя даже пепла. Пламя опало. Угли продолжали мирно тлеть.
Голос Жреца поднимался всё выше, казалось в нём уже нет ничего человеческого, и в момент, когда он оборвался на самой высокой визгливой ноте, запястье мое опалило огнём.
Тело наполнилось силой. Морок, так крепко державший меня до этого, вдруг начал рассеиваться.
И я вспомнила ночь, заливаясь краской стыда.
Меня никто не брал силой. Эта ночь подарила мне совершенно новые, невозможные ощущения. И я сама приняла Князя, приняла его Тьму
— Ты моя, и только моя! — шептал Князь мне ночью на ухо. Не князь, — Рэдгар. Он назвал мне своё настоящее имя. Не побоялся. Внутренней своей сутью я поняла, что имя настоящее, но своего в ответ не назвала.
Задыхаясь от воспоминаний, нахлынувших так не вовремя и впервые за все время ритуала, посмотрев в глаза Рэдгар, я выдернула руку. Поздно. Раньше не было сил, а теперь нет выбора.
Обруч исчез, вместо него левое запястье обивала лента Тьмы: черная метка, похожая на браслет, нерушимая как само наше единение, связавшая мою внутреннюю Тьму с Тьмой Князя до последнего вздоха — его или моего. Такая же была на правой руке Князя.
Какое-то движение, началось внизу на площади, за нашими спинами. Слышался ропот, возгласы недовольства. Не выдержав, я обернулась. Люди расступались. Разрезая толпу черноволосых горожан, выделяясь среди них, чужеродным пятном, не глядя по сторонам, закаменев лицами, шли светловолосые мужчины. Мои братья. Впереди, в длинном белом одеянии, — мой отец.
Он шел по площади, колыхавшейся как серое море. Видел раздражение, злость, недовольство горожан от присутствия чужаков в городе. Видел не лица, не людей, а свет их душ, их настроения. Положительных эмоций не было. Самые нейтральные, — любопытство и заинтересованность.
Если бы не мирный договор и не обман Колдуна, Гарон и Лохем снесли бы этот город еще вчера. Но приехав сюда в сумерках позавчерашнего дня в поисках пропавшей девушки, воины не были впущены в Город. Ночью ворота закрывались для всех чужаков без исключения.
О том, что искали дочь Вождя, говорить было запрещено. Нельзя было давать шанс для манипуляций. Да это бы ничего и не изменило. Любую другую девушку искали бы также. И искали. Лейлу, подругу Дары. К ночи нашли в роще, с перерезанным горлом.
Родителям сказали сразу, к нему же в шатер зайти боялись. Боялись его ярости и гнева. Боялись пыльной бури, способной всё снести на своём пути. Успокоить его умела лишь Дара. И то, что её не нашли, давало надежду. Маленькую, но надежду.
Когда же вошли в шатер с двумя венками, один из которых был в крови, он закаменел, лишь через долгий удар сердца поняв, что на венке его дочери нет крови. И понял также, что она жива, раскрытием почувствовав, что её свет горит совсем рядом, в Городе. Знать бы только где именно.
Утром отряд поехал снова и им было разрешено обыскать город. Князь к ним не вышел, а Колдун, странно усмехаясь, готов был открыть для воинов любую дверь.
В этом не было необходимости. Охотник мог отыскать Дару по стуку её сердца даже самостоятельно, но обыскав весь город, проведя здесь полный день, воины вернулись в сумерках обратно ни с чем. Город закрылся для чужаков.
Он дожидался сыновей у шатра, не впустив гонцов Князя внутрь, думая больше о судьбе дочери, чем о том, как принять случившееся и избежать кровопролития.
Дочь! Она была единственной его слабостью, напоминая жену походкой, улыбкой, поворотом головы. Она была его наказанием и наградой одновременно.
Ведь когда начались роды, и повитуха сказала ему, что спасти можно будет лишь одного ребенка, — он выбрал сына.
Повитуха ошиблась.
Прослушивая живот матери, она слышала стук лишь одного сердца, видела свет души лишь одного ребёнка.
Повитуха ошиблась. В первый и единственный раз. Это стало понятно через сутки мучений и боли, когда роженице все-таки вскрыли пузырь и воды отошли.
Обычно роды проходили совсем не так. Сейчас же жена не могла родить, а его мать, прощупывая живот женщины, после отошедших вод, с ужасом поняла, что внутри двое детей.
Решать нужно было быстро. Воды отошли, — дети могли задохнуться. Один, до этого, закрывавший собой второго, был очень активен, толкался и требовал впустить его в этот мир. Второй практически не шевелился. Двое детей.
Живот вскрыли. Операция
