Будильник смолк, переключившись в режим ожидания. Катя знала: включится снова через пять минут и будет играть на нервах еще какое-то время.
– Надо вставать, – посоветовала сама себе.
Потянувшись, села на кровати.
– Алиса, включи бодрую музыку!
Серебристая колонка мигнула зеленым, сообщила:
– Включаю музыку по вашему вкусу.
Заиграли бодрые биты, их сменила плотная барабанная сбивка и заводной гитарный рифф. Катя зевнула:
– Вот так-то лучше.
Снова завибрировал сотовый, на этот раз сообщая о входящем звонке. Катя покосилась на аппарат: «Дядя Рауль звонит», – сообщал экран.
Доктора, так внезапно вошедшего в ее жизнь в ночь исчезновения мамы, приглядывавшего за ней эти годы, она звала дядей Раулем, хотя, конечно, никакой он ей не дядя.
Посмотрев на высветившийся номер, девушка сразу вспомнила, зачем поставила будильник в выходной на 6:30 утра – обещала поехать с Раулем Моисеевичем в магазин, помочь выбрать обои. На самом деле он просто искал повод встретиться с подопечной и удостовериться, что с ней все в порядке. Катя это прекрасно понимала, но была не против повидаться.
– Доброе утро, дядя Рауль, я уже встала и скоро приеду к вам, – отрапортовала она в трубку. В ответ услышала надсадный кашель. – Да вы, кажется, простудились?
– Оно самое…
– Температура? Горло? Что еще болит?
Рауль Моисеевич усмехнулся:
– Сразу видно, внучка доктора…
Он называл ее внучкой. Тогда, четыре года назад, она даже какое-то время жила у него. Всем сообщили, что мама уехала в длительную командировку, а Катя осталась на попечении дальнего родственника. Катя переехала к нему, перешла учиться в школу рядом с его домом. Изначально планировалось – до конца 11-го класса. Но Катя после 9-го решила поступать в колледж – надеялась, что ее, как взрослую, отпустят и она сможет жить отдельно в родной квартире.
Но не тут-то было. Рауль Моисеевич строго придерживался взятого перед Катиными родителями обязательства – приглядывать до «пока не вырастет», а этот момент он связывал исключительно с совершеннолетием.
– 18 лет исполнится – топай куда хочешь, слова не скажу, – ворчал он и сразу мрачнел. Катя понимающе вздыхала – дядя Рауль боялся, что снова останется один в квартире, пропитанной воспоминаниями.
И она смирилась.
В день ее 18-летия он символично положил на стол ключи от маминой квартиры:
– Держи. Но я был бы рад, если бы ты решила остаться.
Катя поцеловала его в щеку, пообещала навещать почаще. И все-таки переехала.
– Может, лекарства привезти? – спросила, прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы смотаться до дежурной аптеки и доехать до названого деда.
– Что я, онлайн-приложением не умею пользоваться, по-твоему? Все, что надо, уже заказал.
– Не занимайся самолечением, вызывай врача! Мало ли…
Слушая его надсадный кашель, она все больше волновалась: как бы не что-то серьезное.
Рауль Моисеевич снова закашлялся, усмехнулся:
– Вызван-вызван врач… Я чего звоню… – он помолчал. – От матери твоей весточка пришла.
У Кати оборвалось сердце.
«Весточками» дядя Рауль называл письма, которые приходили ему от Мирославы: они обменивались посланиями через шкатулку темного дерева, ту самую. Он клал письмо внутрь, из нее же через пару дней получал ответ – исписанный плотным почерком лист.
Мама считала, что так понятнее для него: «Чем меньше волшбы, тем лучше».
С ней самой мама говорила напрямую – появлялась по утрам, с зарей, когда миры почти соприкасались. Приходила, усаживалась на край кровати, гладила по голове. Кате нравилось, что мама о ней беспокоится, – она снова чувствовала себя любимой здесь, вдали от родителей.
– Может, вернешься домой? – как-то обреченно спрашивала мама почти каждый раз.
Катя упрямо качала головой; мама тайком вздыхала – не то с горечью, не то с облегчением. Но Катя не хотела снова дворцовых тайн, снова терпеть отчуждение и чувствовать свою ненужность.
– Здесь я знаю, кто я, – объясняла снова и снова.
– Так не пройдя пути, не узнаешь, чего ты стоишь. Нельзя же вечно прятаться.
После таких слов Катя уходила в глухую оборону; мама еще раз вздыхала и медленно таяла вместе с рассветом.
И вот сейчас, видимо, в ход пошла тяжелая артиллерия – Рауль Моисеевич, которому Катя просто не может отказать – слишком долго объяснять причины, проще согласиться. О чем мама решила попросить в этот раз? Катя насупилась:
– И чего она хотела?
Рауль Моисеевич откашлялся, вздохнул:
– Попросила переговорить с тобой, чтобы ты выслушала отца. Там у них что-то важное к тебе.
– Ну естественно, – Катя возмущенно закатила глаза.
Разговоров с отцом все эти годы Катя старательно избегала.
– Слушай, Катерина, я не знаю, что там у вас произошло, никогда не спрашивал и не вдавался в подробности, кто я, в самом деле, тебе такой… – Снова приступ тяжелого кашля. – Но именно это обстоятельство позволяет мне смотреть на твои отношения с родителями со стороны. А со стороны это все выглядит ребячеством…
– Дядя Рауль…
– Ребячеством! – он повысил голос и снова закашлялся. – Которое можно простить девочке-подростку, но никак не стоит прощать взрослой девушке, какой ты, собственно, уже давно являешься…
Катя простонала:
– Ну вы же не знаете ничего. Как вы можете так говорить?!
– Могу. Потому что я старый и больной. И жизнь повидал. И знаю, что семья и ее целостность – главное достояние в жизни человека. Нет этого достояния, и всё – нет человека.
– Так уж и нет…
– Нет… Я помню тебя в тот день, когда заболела твоя мама. Ты была семейным ребенком, если понимаешь, о чем я говорю. – Он снова замолчал. Катя услышала, как он выпил воды, перевел дыхание. – Хотел я это с тобой обсудить, когда увидимся, чтобы глаза твои видеть. Но не судьба, так скажу…
При словах «не судьба» Катю полоснуло будто раскаленным докрасна ножом: как там сестра, Недоля, успокоилась ли или так и бродит по коридору времен?
– Что значит «не судьба»? – встрепенулась девушка. – Вы что-то от меня скрываете?
Рауль Моисеевич отмахнулся:
– Да ничего не скрываю, к слову пришлось… – Он продолжал: – Ты пойми, наша сила – в корнях. В семье, значит. Даже если отец в чем-то не прав был, поговорить с ним стоит, выслушать. Понять… Нельзя всю жизнь вспоминать прошлые обиды. Понимаешь?
Катя кивнула:
– Понимаю.
– А если так, то пообещай отца выслушать. Да не в штыки все принимать, а с мыслью, что вы – родные. Невзирая на прошлое. Обещаешь?
Катя вздохнула:
– Обещаю, хорошо.
– Ну вот и славно, – голос Рауля Моисеевича потеплел. – Пойду я, прилягу.
Он отключился, а Катя почувствовала, как ее заполняет паника: что, если отец хочет заставить ее вернуться, чтобы стать женой Флавия? С момента своего совершеннолетия она думала об этом всё чаще. Что мешало теперь исполнить договор? Может, уже помирились они за четыре прошедших года – у нее не было никакой информации. Однажды она спросила об этом у мамы, так та начала рассказывать о необходимости налаживания отношений с соседними государствами, династических браках и ответственности государей. Единственное, что она поняла из тирады, так это то, что в случае чего ей не отвертеться.
* * *
Весь день после разговора с Раулем Моисеевичем она маялась и нервничала, ожидая появления отца. На нервах убралась в квартире, выстирала белье. Порядком взбудораженная, пошла в магазин за хлебом. Купила печенье, сыр, но про хлеб забыла и вспомнила, только открывая дверь квартиры. Чтобы снова не идти в магазин, решила нажарить блинов – и руки заняты, и голова свободна. Словно желая ее довести до белого каления, примерно в половину шестого в дверь позвонили.
Катя отставила сковороду на холодную конфорку, пошла открывать. На пороге стоял Данияр с пакетом из продуктового. В руке он держал надломленный батон хлеба.
– Чего явился? – Катя была особенно раздражена сегодня, и появление исчезнувшего несколько недель назад Поводыря только добавило масла в огонь.
