Лицо Дженни обиженно вытянулось, но прежде, чем она успела что-то сказать, Матильда ощутимо ударила ее пяткой по голени – тайный знак, что пора замолчать, пока никто не наговорил лишнего.
Леди Кессиди лениво встала с места и, проходя мимо Флоренс, почти ласково погладила ее по голове.
– Сегодня пойдешь с нами на прогулку в парк, – проворковала она. – Можешь начинать собираться. А я пока поговорю с Оливером.
Глава 3
Ронан ожидал подвоха. Конечно, ведь когда Эдвард Милле о чем-то его просил вот так, в курительной комнате или за ужином в клубе, это означало, что все куда сложнее, чем кажется на первый взгляд.
Дела у Эдварда всегда были деликатные – настолько, что он старался не посвящать в них лишних людей. Такие дела и составляли его работу, карьеру, которой Эдвард дорожил.
Любой юноша, занимающий в мире логресской аристократии то же место, что юноша из семьи Милле, мог позволить себе нескончаемую праздность и беспечность. Их жизнь составляли званые ужины, балы, скачки, вечерние посиделки в клубах, породистые собаки и не менее породистые содержанки, оперы, театр, охота, путешествия, игра в науку – какая там наука, думал Ронан Макаллан, если от любой трудности эти сопляки бежали к мамкиной юбке и делали вид, что профессора слишком многое от них требуют? Истинный сын Эйдина, он смотрел на изнеженных детей Логресса с долей презрения. Но не на Эдварда.
Эдвард прятал за показной беспечностью железную волю и выгрызал себе место под солнцем яростно и жестоко. Отец Ронана поначалу считал, что дружба с герцогским отпрыском ни к чему хорошему его собственного сына не приведет, только испортит, как и служба в столице, но после личного знакомства с Эдвардом мнение свое поменял.
– Ему нужно было родиться в Эйдине, – сказал Алек Макаллан и в тот же вечер напоил Эдварда торфяным виски.
Было это очередным испытанием для логресца или признанием его за своего парня, все еще оставалось загадкой, но Ронан с отцом соглашался.
Эдвард Милле служил Альберту, принцу-регенту, своему дальнему родственнику – то ли троюродному кузену, то ли двоюродному племяннику, дьявол этих аристократов разберет. Альберту было двадцать два; власть и право решать за огромную страну, обрастающую колониями, он получил два года назад, когда его мать, королева Альбертина, заболела душевной болезнью: сначала стала забывать имена и даты, а потом вся ее жизнь превратилась в череду повторяющихся дней, тех, в которые она была по-настоящему счастлива. Только они и остались в ее памяти.
Невероятная трагедия, потрясшая весь Логресс и примыкающие к нему герцогства. Кто-то считал это действием злого заклятия – или проклятия, но Ронан знал, что это не так. Однажды по просьбе Эдварда он провел с Ее Величеством несколько часов. Королева играла на арфе – восхитительно играла, надо сказать, болезнь не отобрала у нее ни беглости пальцев, ни прекрасного слуха, ни чувства ритма, а Ронан слушал и наблюдал, рассматривая мир вокруг королевы и ее саму тем особым зрением, которым обладают Черные ловцы. Никаких проклятий на Альбертине не было, ни следа запрещенной магии, да и магия незапрещенная королевы едва касалась.
С этой точки зрения она была чиста, так он и сказал Эдварду и господам, которых Эдвард собрал ради отчета. Это и было одно из его деликатных дел. Наверное, самое деликатное из всех возможных.
Злые чары можно было снять, распутать клубок проклятия, найти виновного и покарать. С душевным недугом оказалось сложнее: никто не знал, что делать с ним. Ни магия, разрешенная в Логрессе, ни наука, которая стремительно развивалась, ничто не могло гарантированно справиться с тем, что медленно разрушало сознание леди Альбертины. Болезнь превращала молодую еще женщину, красивую, бесконечно талантливую и мудрую, как полагается быть истинной королеве, в безвольную улыбчивую куклу, сонную, как старушка, дремлющая у камина в гостиной.
До тех пор, пока ее дрема не превратится в вечный сон.
Душевные недуги лечили льдом и ментальной магией, порошками, снижающими агрессию у буйных, и еще много чем, но все эти унизительные процедуры и средства не обещали полного восстановления – и никто не собирался королеву им подвергать.
Принц-регент, Малыш Альберт, как назвали его за глаза, был, конечно, в ужасе – и за мать, и потому что на его юношеские плечи легла непомерная ответственность. Эдвард говорил, что, если бы они все вовремя не спохватились и не взяли все в свои руки, возможно, в Логрессе случился бы государственный переворот – и вряд ли мягкий и спокойный. Альберту нужны были те, кто помог бы ему не потерять ни корону, ни голову, на которую эта корона надета, пока сам он не научится защищать свое и себя.
Сейчас все шло неплохо. Принц не так давно взял в жены прелестную Элизабету, принцессу Мировера, столько же добрую и милую, сколько недалекую. Вместе с ней ко двору прибыли фрейлины, врач и нянька.
Все это почти не касалось Ронана. К счастью. До этого момента.
Потому что тем самым высокопоставленным лицом, которое он должен был сопровождать, оказалась женщина. Леди Глория дель Розель, одна из фрейлин принцессы Элизабеты и, судя по досье, дочь богемского алхимика и знатной сеньоры из Картахены. В Картахене, говорят, в какую сеньору ни ткни – попадешь пальцем в ведьму, так что опасения Эдварда, его профессиональная подозрительность разыгрались не просто так.
Леди Глория дель Розель предпочитала черный бархат нежному батисту оттенка весенних цветов. Она была старше остальных фрейлин, даже старше принца Альберта, высока и худа. Смоляные волосы, по-картахенски жесткие и вьющиеся крупными, упругими кудрями, она собирала в строгий пучок, скрепляла его резным гребнем, а поверх носила черную кружевную мантилью, ни дать ни взять – молодая вдовушка, хотя замужем Глория никогда не была. Ронан видел ее иногда при дворе, но не замечал за молодой женщиной ничего такого, что могло бы стать причиной Охоты. Глория дель Розель была тише воды ниже травы, хотя и держалась в стороне от общества и разве что могла иногда ввернуть дерзкое словечко или дать кому-то меткое, не всегда приятное прозвище. Она приехала ко двору не столько как наперсница принцессы, сколько в качестве помощницы врача и в лекарстве смыслила неплохо.
Очень неплохо для женщины.
Весьма сносно для дочери алхимика.
Видимо, подумал Ронан, все идет к делам очень деликатным и окружение принцессы Лиззи, особенно близкое, особенно тех, кто имеет непосредственный доступ к телу и здоровью монаршей особы, решили проверить еще разок.
А может, дело было совсем в другом, и Эдвард разузнал что-то…
Они договорились встретиться на прогулке все втроем: он, Эдвард и Глория дель Розель. День обещал быть солнечным и теплым, к полудню воздух прогрелся так, что по шее Ронана сбегали капли пота. Он прятался в тени старого каштана и наблюдал за всем происходящим вокруг.
Несмотря на жару, в парке было суетно. Люди тянулись сюда, привлеченные сенью деревьев и прохладой от десятка искусственных прудов, чистых, с лилиями и карпами. Продавцы лимонадов зазывали публику, стайка детишек гонялась за чьей-то рыжей собакой по большой лужайке, а у края этой лужайки растерянный гвардеец, кажется, раздумывал, стоит ему вмешаться или нет.
Невдалеке от убежища Ронана на покрывале для пикника расположилась девичья компания под присмотром дамы постарше – чьей-то тетушки или матери. Или просто нанятой компаньонки.
Нравы в Логрессе были строги, но требовали соблюдения формальностей, а не полной аскезы. Одна взрослая дама на пять девиц – более чем достаточно, чтобы все выглядело прилично. Даже если рядом с девицами маячила парочка юношей, от которых не отмахивались и не прогоняли. Знакомые, братья или женихи? Ронан скользнул взглядом по компании, пытаясь угадать это. Взгляд зацепился за одну из девушек: она сидела на самом краю покрывала, уткнувшись в книгу и подобрав под себя ноги, словно в стороне ото всех. Из-под соломенной шляпки выбивались рыжие локоны – яркие, почти красные, Ронан сначала принял их за ленты.
Подумав, что если он продолжит так беззастенчиво смотреть на незнакомку, то у сопровождающей ее леди и у двух женихов-братьев, или кто они там, появятся вопросы, Ронан отвернулся. Очень вовремя: Эдвард и сеньора Глория как раз пересекали резной мостик, переброшенный через Брайт-крик.
Вопреки обыкновению платье на сеньоре Глории сегодня было не черным, а канареечно-желтым. Ни гребня, ни мантильи – только скромная соломенная шляпка с лентой из розового бархата и кружевной зонтик в руке. Что стало тому причиной – жара или внимание, которое
