— Когда вы начали писать стихи?
— В одиннадцать лет… Нет-нет. То пустое. Я уничтожила все. Настоящее я стал писать лишь сейчас.
— В Киеве, — сказал Киевицкий.
— Выходит, что в Киеве, — удивленно согласилась его визави. — Когда встретила вас, — примолвила она, после молчания.
По меркам 1907 года, это было равносильно прямому признанию в любви.
— Помните, — подпел ее Демон, — мы повстречались с вами здесь, на Владимирской горке?
— Вы тоже помните это? — Было слышно, как обрадовалась Анна.
А Маша, находящаяся в роли слепого слушателя, постаралась вызвать из памяти рисунки их лиц — и вдруг поняла, как они похожи.
Демон, с татаро-монгольскими глазами и скулами, и Анна, провозгласившая свою бабку татарской княжной — не без причин. Бледная, чернобровая, с крупным носом, она чем-то неуловимо походила на татарку. Или египтянку. Или херсоносийку…
…будет твоею моя дорога!
— Вы помните, что случилось с вами в тот день?
— Я нашла свой тайник! — звонко вспомнила девушка. — Вы правы. Лира точно дала мне силы.
— Но довольны своими стихами вы стали позже, — снова подтолкнул ее Демон.
— Да, когда Коля приехал в Киев зимой.
— Когда вы сами вызвали его... Вы написали другу вашего брата Андрея. Вы знали, Николай влюблен в вас. Знали и то, что он выпустил свой первый поэтический сборник. Вы вложили в письмо свои стихи.
— Вы помните и это? — сконфузилась Анна. — Но почему? — тревожно вопросила она.
— А потом он приехал.
— Да. Он сказал, мои стихи достойны публикации. Раньше он говорил иное, советовал мне стать танцовщицей. Впрочем, думаю, он и тогда желал сделать мне приятное.
— Ведь по приезду в Киев, он сделал вам предложение.
— Да. — Маша различила надежду на ревность.
— И вы согласились.
— Да.
— И появились совсем иные стихи.
— Да.
— А теперь вы отказали ему. Когда ж это было? Сегодня? 13 октября… Ведь ваши стихи так хороши!
— Это не имеет касательства к делу! Я отказала ему, потому что… Я люблю вас, господин Киевицкий!
«Боже! — подумала Маша. — Боже!»
С Михайловской-Владимирской горы полетел серебряный звон. Ему откликнулись колокола древней Софии.
А в голосе грозном Софийского звона…
— Я не знала, люблю ли я Колю, — говорила Анна, — мне казалось, что люблю, когда я согласилась стать его женой. То было странное чувство. Я писала своему другу, мужу моей покойной сестры. Все точно у Брюсова!
сораспятая на муку,
враг мой давний и сестра,
дай мне руку! Дай мне руку!
Меч взнесен. Спеши. Пора.
— зачла Анна Горенко.
Колокола звенели.
— Вы чувствовали на редкость точно, — отметил Киевский Демон. — Поскольку Николай Степаныч не переживет окончательности вашего отказа.
— Как вы можете знать это? — вспыхнул вопрос.
— Как, вступив с вами в брак, не сможет пережить и вашей силы.
— О чем вы?
— Вы припомните мои слова. Обещаю.
— Тогда я тем более не должна выходить за него. Я верну все подарки, я прерву переписку. Мы не будем больше встречаться. Никогда!
— Поздно. Вы выбрали свою жертву.
— О какой жертве вы мне толкуете? Я не понимаю вас! — в отчаянии вскричала она, впадая в невротическое состояние.
«Сволочь!» — впала в соболезнующее состояние Маша.
— Я рассказал вам про Лиру. Однако… вы можете выбросить ее.
— Это какая-то нелепость!
— В таком случае, выходите за него замуж. Если вы не желаете смерти другу вашего детства Николаю Степановичу, выходите за него. И уезжайте из Киева. Вам тут не место.
— Но… я… Вы… — залепетала Анна.
— Да, Анна, — сказал он. — Я вас не люблю.
Ответа не было.
Топот ног — Анна бежала прочь от нелюбви, от пощечины, отвешенной ее гордости.
Колокола звенели.
— Вот дельце и разрешилось. Надеюсь, успешно, — донесся до Маши из-за угла голос Демона Анны.
В ту же минуту кто-то положил ладонь ей на плечо.
За ее спиной, прижимая палец к губам, стоял Машин Демон.
*****
— Стой! — приказала Киевица, едва их скрыл поворот.
Машин Демон не имел права встретиться здесь Демоном Анны.
Встречаться в Прошлом с самим собой было одним из 13-ти Великих запретов.
Потому, разъяренно молчащая, Маша спустилась вслед за Демоном с четырех чугунных ступенек и пошла в сторону, умостившейся на Лысой Горе, Кокоревской беседки. Не оглядываясь, чтобы узреть двойника Киевицкого — младшего на сто лет, и такого же бессердечного!
— «Выходите за него замуж»! «Выходите за него»! — громко передразнила она. — И зачитала наотмашь:
От кладбища направо пылил пустырь,
А за ним голубела река.
Ты сказала мне: «Офелия, иди в монастырь
Или замуж за дурака…»
Принцы только такое всегда говорят,
Но я эту запомнила речь…
— Это тебе! — обличила она. — Анна посвятила это тебе! Она вспомнила твои слова! Ты сказал их над этой рекой, — указала Киевица на сверкающий Днепр. — Эти стихи были написаны в Киеве. В 1909 году! После того, как Анна попыталась прервать с ним переписку. После того, как она узнала, что Гумилев пытался покончить с собой. После того, как она снова написала ему. Он приехал в Киев, и она согласилась выйти за него замуж! И вышла. Это тоже написано тебе, — в Киеве, в 1910, — в тот год, когда она обвенчалась с Гумилевым.
Хочешь знать, как все это было? --
Три в столовой пробило,
И, прощаясь, держась за перила,
Она словно с трудом говорила:
«Это все… Ах, нет, я забыла,
Я люблю вас, я вас любила
Еще тогда!» --
«Да».
Машина память больше всего любила стихи, — хотя сама Маша стихи не очень любила. А вот ее память любовно впитывала любую стихотворную форму с первого раза.
И нынче, все впитанное за время прочтенья «ренессансной» статьи кружилось в ее голове белой вьюгой, складываясь в цельный роман.
— Считалось, что все киевские годы Анна любила Голенищева-Кутузова. Но это же чушь! Она не видела его с шестнадцати лет! Она не могла страдать о нем в 21 год перед свадьбой. Она любила тебя! Ее словно прорвало. В Киеве она вдруг стала писать стихи. Настоящие. Недетские. Именно в Киеве! Это факт. Тут не нужно быть ведьмой, достаточно проследить стихотворенья по датам, — (даты, напомню, Машина память любила почти так же сильно, как и стихи). — И можно защищать диссертацию — никто не придерется! — объявила историчка. — В Киеве Ахматова стала поэтом. В Киеве она стала писать настоящее — то, что вошло потом в ее первую книгу, то, что и сделало ее потом знаменитой! А знаешь, что она написала перед венчанием? «Молитесь обо мне. Хуже не бывает. Смерти хочу». Она любила тебя! Она вышла замуж за Гумилева, только чтобы спасти его. Как ты ей и сказал… Но самое смешное не это. Самое смешное, со временем она стала считать тебя божественным благодетелем, предостерегавшим ее. И «в голосе грозном софийского звона» ей слышался голос тревоги твоей…
