свою монотонную работу.
Вот уж не думала, что мне так понравятся совершенно обычные вещи: готовить, собирать грибы-ягоды, перебирать их, делать заготовки. Точнее, учиться всему в большей части.
— Я тебе не говорил, чтобы не напоминать и не тревожить лишний раз. Но, есть у меня подозрение, что ту стаю, выкосили целиком. Никого не оставив в живых. Слишком уж показательно их трепали, судя по следам. Не удивлюсь тому, что это твой жених и сделал.
— Дед Исай, какой жених? — даже руками всплескиваю, чудом не рассыпая ягоды, и ощущаю, как краска стыда щеки заливает, а потом и шею.
— Думаю, тот, что из третьей стаи, — авторитетно заявляет лесничий, усмехаясь по-доброму в бороду.
— Но… я ничего… — хлопаю глазами.
— Не говорила? — заканчивает за меня хозяин дома. — Так мне и не надобно, дочка, я на свете уже достаточно пожил, вижу и то, что между словами прячется.
— Вам нельзя со мной, — вновь возвращаюсь к серьезной теме. — Боюсь, что и так принесла одни неприятности.
— Не говори не дело, лучше ягоды собирай. И потом… Ну, что ты решила? Бежать дальше и скрываться, боясь каждой тени?
— Э-э-э, да, — киваю несмело.
— И долго будешь петлять, как заяц? Пока не загонят?
— В город уеду, там спрятаться легче, чуть позже переберусь в более тихие места, — делюсь планами, как их вижу.
Все равно большего понимания в голове пока нет.
— А про малыша ты подумала? Ему не только мамка, но и папка нужен. Простор, стая. Это не просто ребенок, а волчонок, — рассуждает дед Исай, всё сильнее вгоняя меня в панику и недоумение одновременно. Я же ничего про своё солнышко под сердцем не рассказывала. Как он догадался? — Да не смотри такими глазищами огромными. Всё же понятно. Ты, как задумаешься, так всегда ладошку на живот кладешь и поглаживаешь его тихонько, улыбаясь. Явно же не отварной картошке, которую съела, спасибо говоришь.
Ой, дед, как скажет, так скажет. Даже настроение поднимается. А оно у меня в последнее время скакать начало бешеной белкой. То грустно, то весело. И так по несколько раз на день. Хотя очень стараюсь держаться, не выдавая всплесков.
— И потом, — продолжает лесничий. — Это ты сейчас резвая, как горная козочка, а через пару-тройку месяцев уже все, бегать станет сложно. Защита тебе нужна, дочка. И детенышу твоему. И не только сейчас, а постоянная.
— Я не знаю… — пожимаю плечами, открыто глядя в глаза собеседнику.
Вот как сказать, что сложно все с отцом малыша. Не знает он… многого. И что делать — ума не приложу.
— Вот что, милая. У меня другая идея есть, как тебя спрятать на время. Ежели, конечно, ты против моей компании возражать не станешь. Вдруг уж надоел со своими поучениями. Старый же, понимаю.
— Не стану возражать, — мотаю головой с улыбкой. — Наоборот, очень рада. Спасибо огромное, обо мне никто так не заботился.
Шмыгаю носом на остатке фразы, не замечая, как быстро слезы на глазах выступили, а я превратилась в плаксу.
— Ну-ну, дочка, будет тебе. Не чужие ж уже друг другу люди. Ты мне, как родная стала. Не боись, милая, в обиду не дам, — гладит по голове, словно ребенка.
А я с удивлением и благодарностью впитываю такую трогательную заботу.
* * *
— Так, ну, что, милая, всё собрали, ничего не забыли?
— По списку точно всё положили, я проверила, — показываю вырванный из блокнота клочок бумаги, который чуть раньше успела спрятать в большом кармане теплой кофты.
Её я надела в дорогу. К началу осени утренники стали прохладными и влажными. И пусть я — оборотень, но всё равно иногда подмерзаю. Вот и утеплилась побольше.
— Замечательно. Тогда я это переношу в машину, а ты пройдись, глазками пробегись напоследок, вдруг чего-сь не учли.
— Хорошо, — киваю с улыбкой и возвращаюсь еще раз осмотреть дом.
Почему-то в душе складывается четкое понимание, что и этот виток в моей жизни заканчивается. Уютный деревянный сруб, что всего за пару недель стал так же близок, как отчий дом, вот-вот останется в прошлом. Сюда я больше не вернусь.
Скольжу пальцами по бревнам, обработанным специальным составом, чтобы не темнели со временем, по сшитому из лоскутков покрывалу, похожее мы взяли с собой, по гладкой дубовой столешнице, спинке стула, сколоченного руками деда Исая, по жар-птице, искусно вырезанной на крышке сундука. И раз за разом цепляюсь взглядом за ажурную накидку, прикрывающую пуховые подушки на кровати.
Жалко, если такая красота пропадет. А те, кто меня ищут, еще неизвестно, как поступят с домом, не найдя в нем ту, кто им нужен. Лесничий даже замок на дверь вешать отказался. Сказал, что те, кому приспичит, все равно личину сломают и только еще больше вреда причинят, разозлившись.
Стягиваю тонкую, как паутинку, красоту ручной работы и, аккуратно свернув, забираю с собой.
— Ничего больше не насмотрела, — докладываю с улыбкой, располагаясь на соседнем с водительским креслом месте.
Вчера дед Исай заставил меня успокоиться и даже помог ягоды дособирать и спрятать в холодный погреб. Потом, как ни в чем не бывало, наварил каши с мясом и киселя. Накормил досыта. И только позже рассказал о плане, который придумал: уйти в самую глушь леса. Туда, где давным-давно, еще до его рождения, охотники построили небольшую времянку-хибарку, состоящую из одной комнаты, зато с печью, чтобы в ней самую лютую непогоду и морозы можно было переждать, если посветлу добраться до дома не получалось.
— Про то место уже, пожалуй, никто и не помнит, а если знал, то забыл. Слишком далеко оно спрятано. Топи кругом и дремучий лес на многие километры.
— А зачем охотники так далеко забредали, да еще и в места такие непроходимые? — удивляюсь человеческой смелости.
Сама бы ни за что нос не сунула, если бы не необходимость.
— Одно время в деревнях только за счет охоты и жили, когда с продуктами и деньгами сложно стало, а семьи большие кормить требовалось ежедневно. Зверь сообразил и вглубь ушел. Потому и люди туда за ним последовали. Так что, вот так, дочка.
