Я все исправлю. Если выживу.
Я верну его. Я изменюсь. Если только выживу…
Мысли путались. Я пыталась начать собирать варианты покушений и выходы на разрядки, но образы рассыпались как бисер. Чем яснее я понимала отсутствие времени на переживания, тем плотнее меня облепляли эмоции, и гуще становилась каша в голове. Когда послышался стук в дверь, крикнула: «Come in!»
Закрыв за собой дверь, гость прошел в спальню. Это был высокий худой мужчина возраста Ласкара. Высокие залысины делали его похожим на героя фильма «Яйцеголовые». Поздоровавшись и представившись, он поставил на тумбу чемоданчик и первым делом прошел в ванную и вымыл руки. Одел белый халат, и присел рядом на кровати.
Когда он аккуратно расстегнул блузку и начал удалять пропитавшиеся кровью пластыри и марлевые подушки, я ожидала упреков. Как-то привычно было бы услышать все, что доктор думает о моей безалаберности и халатности. Но через пару минут вспомнила, что не в той стране нахожусь. Он не выражал никаких эмоций, спокойно разбираясь с результатами моей физической и нервной активности. Когда в соседней комнате зазвонил мобильный, поднял вопросительный взгляд от живота к лицу. Я поморщилась и решила, что это может подождать. Еще через минуту послышался звук открываемой и закрываемой двери. Ласкар замер в проходе и привалился к дверному косяку, приветствуя доктора.
- Вам нужен покой, – сказал доктор Малиновск, собираясь сделать укол.
- Если это снотворное, не делайте, пожалуйста, – я перевела взгляд на Ласкара. Для сна времени не было. Да и выспалась я вполне…
- Это не снотворное.
Еще через пару минут доктор поднялся и попросил меня немного полежать. Выйдя в соседнюю комнату, прикрыл дверь. Я вслушивалась в тихие спокойные голоса, но разобрать о чем речь не могла. Провозившись с моими ранами минут пятнадцать, доктор оставил ощущение чистоты и спокойствия. Я прикрыла глаза.
Первое, что предстояло сделать, это обеспечить себе пуленепопадаемость. Пример был описан в файле старушки: осечки и промахи – вполне достаточно. С этого и началась программа моего личного предохранителя. Очень хотелось верить, что у меня получается, но проверять бы я не решилась.
Открыв дверь, Ласкар зашел в комнату.
- Где твой муж?
- Ушел, – я начала аккуратно подниматься. Несмотря на всю предыдущую активность, будет очень неприятно, если опять что-то разойдется.
- Друзья, родственники, кто-нибудь, кто мог бы о тебе позаботиться?
- Вы взяли эту обязанность на себя, забрав меня из клиники, – усмехнулась я, выпрямляясь.
- Верно, – кивнул он, – я переоценил свои силы.
Удивленно вскинув брови, я ожидала продолжения. Но его не последовало. Хотелось снять пачкающуюся кровью блузку. Я направилась мимо мужчины к чемодану, нетронутому со вчерашнего вечера.
- Подожди, я помогу.
Остановившись, я наблюдала за поднявшим чемодан Ласкаром. Осмотревшись, он выбрал письменный стол – самое высокое место в комнате, куда можно было положить поклажу. Так мне не придется наклоняться. И на том спасибо.
Доктор сидел в кресле, погруженный в записи. Возможно обо мне. Я же, расстегивая чемодан, уже вспоминала о второй и последней блузке на пуговицах, какую могла одеть в своем состоянии.
- Как тебе предложение пожить у доктора здесь недалеко, в пригороде Атланты? Он присмотрит за тобой и обеспечит необходимый уход, питание и спокойствие.
Я обернулась к доктору.
- Он не говорит по-русски.
- Он из «ваших»?
- Нет. Но не думаю, что тебе стоит беспокоиться об этом. Думай быстрее.
Я задумалась и не нашла аргументов против. Ни одного.
- Хорошо, – я кивнула. – Это точно не стеснит его?
- Ему не привыкать, – успокоил Ласкар и обратился к доктору по имени. Его звали Давид, и я окончательно растерялась.
- Кто он по национальности? – спросила, когда они обменялись короткими фразами по поводу нашего отъезда.
- Польский еврей. Если есть такая национальность… В фамилии ударение на последний слог. Переодевайся.
Подойдя к окну, Ласкар раздвинул тюль и посмотрел вниз.
- Ты уже начала? Что-то получается?
- Надеюсь. Старушка привела хороший пример с огнестрельным оружием. Не представляю, правда, как можно проверить, – я резко развернулась, мгновенно понимая, кому и что сказала. Ласкар снял с предохранителя и навел на меня оружие прежде, чем я успела выставить руки и закричать. Доктор удивленно вскочил с места. Два выстрела оглушили меня. Зажмурившись, я прижала ладони к ушам. Потом послышался щелчок, и наступила абсолютная тишина. Покачнувшись, я пыталась почувствовать что-то новое: боль, раны. Но ничего нового во мне не болело.
- Нормально, – кивнул Ласкар и спрятал оружие.
Доктор закрыл рот и отвернулся. Через минуту, когда мы уже собрались на выход, в дверь постучали.
- Соседи слышали выстрелы в вашем номере, – сказал охранник с портье за спиной. – У вас все в порядке?
- Да, – я вышла из номера, предоставляя убедиться в отсутствии трупов служащими лично.
В лифте я вспомнила о пулях и гильзах, но промолчала. Какая, в конце концов, разница? Не обо всем же нужно беспокоиться мне?
Когда мы с доктором отъехали от отеля, зазвонил телефон. С немым удивлением я смотрела на единичку. Пожалела, что старушка не позвонила парой минут раньше, когда рядом был Ласкар. Нажав ногтем «игнорировать», убрала телефон в сумку. Доктор Давид Малиновск вел машину мягко и неторопливо.
5.
В последующий месяц мой мир замкнулся в квартире доктора в даунтауне. Район находится в двадцати минутах езды от Атланты, куда выезжать самостоятельно в моем состоянии я и не думала. Выйти на улицу я решалась только по вечерам, когда спадала жара. Изредка доктор присоединялся ко мне, но в основном я гуляла одна. Украдкой посматривая на редких безразличных прохожих всех возможных мировых мастей, я почему-то упорно ждала золотую карточку. Шел август.
В коммуникаторе поселилась новая sim-карточка. Миша рвал и метал, когда я просила ничего не планировать с моим участием. Бабуля с дедой собирали плоды летних трудов и хвастались урожаем огурцов. Ласкар узнавал (сложно сказать «беспокоился») об успехах и давал советы. И только Марк не отзвонил, никак не отреагировал на информацию о моем месте нахождении и смене номера телефона. Тогда я позвонила ему сама. И звонила пару раз в течение месяца. После каждого разговора садилась в центре комнаты, где нарисовала улыбающуюся рожицу с подписью «Лида» и, сдерживая слезы, придумывала, как бы еще себя убить.
Я плела защиту.
Как паук.
В первую неделю мозги кипели и шуршали, карябали глаза и шевелили уши. Я не верила, что у меня получается. Я не верила, что вообще это могу, умею, умела всегда. Я выходила за рамки мнения о себе, за привычный контроль, за определенное старушкой место. В полной мере я начинала понимать возможные опасения администрации только теперь. И наличие самих этих опасений толкали вперед. Я не собиралась противостоять им, как Ласкар. Не претендовала на какую-либо власть в их организации. Хотела, лишь, исчезнуть для них всех. И именно это поставила задачей последних двух дней. Я пыталась сделать себя неопределимой и нефокусируемой для обеих половин организации. По объекту действия эта задача была прямо противоположна накрутке вариаций для предохранителя.
