Я уже не могла сказать, что он равнодушен — он был зол на меня, его чувства были похожи на ненависть, он мстил мне за то, чего сам не мог вспомнить. Или, может быть, отрывки памяти начали проясняться в его голове? Тогда он вспомнил бы не только плохое… Но своими действиями он доказывал обратное.
— Почему ты так относишься ко мне? Чем я это заслужила?
— А ты посмотри на себя! Ты торговала своим телом, за моей спиной спуталась с каким-то якобы другом! — язвительно упрекнул меня он. — Ты за идиота меня держишь? Думаешь, я буду это терпеть?
— Дилан, он на самом деле только друг! Пожалуйста, верь мне, всё, что я делала, — это только ради того, чтобы ты смог вернуться к жизни. Ты очень многого не знаешь. Мы принадлежим клану, мы не такие, как остальные люди. Саша тоже один из нас, но до знакомства со мной он не знал, что есть подобные ему.
Дилан просто стоял и смотрел на меня в упор. Я поняла, что мои слова улетели в пустоту.
— Я всё надеюсь, что ты вспомнишь хоть что-то… И тогда всё встанет на свои места. Но ты не любишь нас с Максимом, тебя раздражает то, что связано с нами. Максим — твоя маленькая копия, он похож на тебя прежнего больше, чем ты сам! Почему ты относишься к нему, как к чужому? Мне кажется, ты — какой-то посторонний человек, который по ошибке поселился в теле моего мужа.
— Это всё твой бред. А к тебе я отношусь так, как ты того заслуживаешь.
— Ты даже не слышишь меня! Тебе, что, нужно, чтобы я была, как твоя мать?
— Да! Если бы ты была такой, всего этого дерьма не случилось бы!
— В этом ты прав. — тихо согласилась я. — Я думаю, нам лучше развестись.
— С удовольствием, но я не хочу позорить свою семью ещё больше.
— Обиды нужно прощать, Дилан, и жить дальше. Я за свои ошибки давно уже расплатилась.
— Этим ты ничего не исправила. — он пренебрежительно махнул рукой, как бы давая понять, что разговор окончен.
Мысли о разводе стали казаться мне вполне разумными. Всё чаще я видела Максима грустным, он выпросился, чтобы я записала его на секцию каратэ, только бы как можно меньше находиться дома. И с этим нужно было что-то делать.
Я тоже изо всех сил старалась окунуться в работу, второй и последний год стажировки был в самом разгаре. Несколько раз на операции, где я ассистировала врачу, умирал пациент. Мои эмоции были несколько другими, не такими, как когда я ломала чужие шеи, здесь было волнение, ощущение ускользающего момента, а не садистское удовольствие. Практика дала мне едва ли не больше знаний, чем шесть лет учёбы, я набирала драгоценный опыт. О том, своим делом занимаюсь, или нет, я уже не задумывалась, но во время операции мои руки никогда не дрожали.
А дрожали они, когда я поворачивала ключ в замке, надеясь, что, может, к Дилану начала возвращаться память, и гадая, будет очередной скандал или нет.
Иногда Дилан срывал на нас свой гнев из-за неприятностей на работе: видимо, Седой требовал с Дилана, как раньше, и потеря памяти не была достойной причиной для снижения нагрузки. В подробности меня не посвящали.
Что касается финансовой стороны, себя и Максима полностью содержала я, иногда старики покупали что-нибудь для внука. Сколько зарабатывал Дилан, и куда он тратил деньги, мне не докладывалось.
Были моменты, когда я уже порывалась собрать вещи и уйти, но в последний момент меняла решение. Время тянулось, а наша жизнь оставалась прежней, Дилан не желал меняться или просто уже не мог.
В тот день, это было в январе, я пришла с ночной смены в больнице, отвела Максима в детский сад и вернулась домой спать. Где-то к обеду явился Дилан и взбесился из-за того, что я не разогрела еду к его приходу. Я встала с постели, сделала то, чего он хотел. Но он уже завёлся и не мог остановиться, не рассчитал силу и ударил меня по щеке так, что я упала. На его лице читалось безумие. Похоже, ему нравилось наносить побои.
Он поел, оставил после себя на столе грязную посуду и снова ушёл на работу. Странно, раньше он обедал в столовой, видимо, Седой снова лютовал. Насколько я знала, Владимир Александрович никому и никогда не делал поблажек.
После случившегося мне было уже не до сна. Я умылась, посмотрела на себя в зеркало: разбитая губа опухла, щека покраснела. Появился синяк. Бодяга немного сняла воспаление, но гематома всё равно не исчезла. Я замазала следы удара тональным кремом и пудрой, прикрыла волосами.
Дилан впервые ударил меня так сильно. Мысли о переезде снова начали кружиться в моей голове.
Из детского сада я забрала Максима сразу после тихого часа, предложила ему сходить куда-нибудь погулять. Он заметил, что половина лица у меня опухла, я сказала, что споткнулась на лестнице и стукнулась, но отговорка не сработала.
— Я знаю, что это он тебя ударил. Когда я вырасту, я убью его!
— Не говори так. Он просто не в себе. Раньше он никогда таким не был.
— Я всё равно его ненавижу! — с искренним убеждением в голосе заявил Максим.
Сейчас он был бессилен против тирании Дилана, но внутри у моего доброго и нежного сына зрело недоброе чувство к отцу.
Когда Дилан впадал в ярость, ему вообще невозможно было что-то сказать, он кричал и сыпал оскорблениями, видимо, изо всех сил брал пример с отца.
Вечером мне было страшно вести сына домой, но я надеялась, что на сегодня Дилан уже выплеснул весь гнев, который в нём был.
Тот, кто звался моим мужем, сидел за работой. Когда он был занят, Максиму запрещалось играть в комнате; всё, чем я могла его развлечь, — это мультфильмы и игры на моём ноутбуке.
— Где вы были столько времени? — спросил он так, словно мы были курсантами, сбежавшими в самоволку.
— Гуляли. — ответила я, желая только одного: чтобы он отстал.
Но, видимо, не весь запас агрессии был вылит на меня днём, внутри Дилана снова проснулся деспот:
— Почему не поставили в известность меня?
— Ты думал, я захочу разговаривать с тобой после того, что ты сделал?
— Значит так: с этого момента ты будешь делать только то, что говорю тебе я.
Я отрицательно покачала головой:
— С таким отношением, как твоё, вместе мы жить не сможем.
— Что? Да я ещё мягок с тобой, ты даже этого не заслуживаешь, так что скажи спасибо, что не оказалась на улице!
И, наконец, я решилась окончательно:
— Я подаю на развод. Живи, как хочешь. Больше мы не будем тебя раздражать.
— Что ты сказала?!
Он встал, сделал шаг в мою сторону:
— То есть ты хочешь опозорить мою семью ещё больше? — ещё больше повысил голос он.
— Наш брак потерял всякий смысл. Нет никакой семьи.
Я повернулась, чтобы выйти из комнаты.
— Я с тобой ещё не закончил! — прогремел он и больно дёрнул меня за руку.
— Максим, выйди, пожалуйста, на кухню. — обратилась я к сыну, он в растерянности исподлобья уставился на меня. — Иди! — повторила я, и он вышел, едва не плача.
Как только дверь за ним притворилась, я получила пощёчину.
— Хватит! Да что с тобой такое!? — громко вырвалось у меня.
— Что со мной? Это ты опозорила и разрушила нашу семью! — он сделал ударение на слово «ты». — Из-за тебя я стал таким!
Мне уже порядком надоело, что он бросал мне в укор одни и те же слова, я словно видела, как они вылетают из уст Седого, а его безликий сын способен лишь повторять их, как попугай.
— До меня всё яснее доходит, что ты — это не он. — сказала я. — Мой муж никогда так не поступил бы с нами. Я не могу и не хочу называть чужого человека своим мужем.
— Я сказал, ты будешь делать, как я говорю!
Он ударил меня ещё раз, уже с большим остервенением, я не удержалась на ногах и свалилась на пол. Из кухни выбежал Максимка, с рёвом набросился на Дилана и попытался оттолкнуть его от меня, но тот отшвырнул ребёнка, как игрушку. Максим разбил головой зеркальную дверцу шкафа, острые, как лезвия, осколки осыпались прямо на него.
Я мгновенно подскочила к сыну, от шока он не мог выговорить ни слова, только хватался за голову и шумно дышал.
