бойся. Я это говорил и повторю ещё раз. Тебе рядом со мной ничего не грозит. Независимо от того, что было предсказано тебе.
— А ты… сам ты… чего хочешь? — голос Вельмины упал до шепота.
Мысленно она себя ругала последними словами, но… держать это в себе становилось тяжелее и тяжелее.
— Я? — и ей вдруг показалось, что Итан и сам испуган. Вмиг сделался растерянным, словно ребенок, затем кое-как взял себя в руки, но уши почему-то покраснели, — мне… на самом деле мне бы хотелось пожить так, как живут обычные люди, — медленно сказал он, сверля Вельмину пронизывающим взглядом, — и еще… мне бы хотелось, чтобы ты не уходила от меня.
— Все-таки предсказание… — выдохнула она, в сотый… нет, в тысячный раз вспомнив те слова, сказанные им с матушкой гадалкой.
— Возможно, предсказания сбываются только для тех, кто в них верит и настойчиво на себя натягивает, как платье слишком маленького размера, — спокойно сказал Итан, — даже плетение судеб можно изменить, если очень того хотеть. И потом, не забывай, что мне предсказано иное.
Он откинулся на спинку стула, задумчиво жуя кусочек сыра. Взгляд витал где-то над головой Вельмины.
— Мне никогда и ни с кем не было хорошо, как здесь, сейчас, и с тобой. Поэтому я буду благодарен, если ты задержишься в моей жизни еще хотя бы недолго. Я найду, как расплатиться.
— Не надо расплачиваться, — торопливо возразила Вельмина, — потому что… потому что мне тоже… за последние годы… было не слишком хорошо.
Больше они ни о чем таком не разговаривали.
Но когда Вельмина поднялась к себе в спальню, а перед этим Итан галантно поцеловал ей запястье, когда разделась и забралась в мягкую постель, то подумала о том, что внезапно хватка прошлого начала ослабевать.
Ей перестала мерещиться тюрьма. И Кельвин, падающий с разорванной грудной клеткой. И Ариньи… Даже мерзкий Ариньи неохотно дрейфовал куда-то в тень. Сердце билось ровно и сильно, и раздумья… все больше светлые. Вера в то, что Боги будут милостивы, ну а предсказание — Итан очень верно сказал, главное — не примерять его постоянно на себя. Тогда, возможно, даже предопределенная когда-то судьба изменится. Вопрос в том, что Вельмина уж и не знала, хочет ли она того или нет.
***
Работать с Эммануилом Гарье оказалось интересно. Да и сам Эммануил казался интересным: он напоминал Вельмине коробочку, в которой еще одна коробочка, и так далее. Что-то многослойное и чрезвычайно загадочное. Даже когда они обменивались ничего не значащими фразами, Вельмине мерещился в них скрытый смысл. Вот, например, однажды Гарье обмолвился, что ничто так не подстегивает трансмутацию живого, как очень сильные эмоции. Обмолвился — и умолк. Но Вельмина оказалась на крючке, и думала обо всем этом, пока мыла реторты. Потом все-таки не удержалась и спросила:
— Вы, вероятно, имеете в виду радость? Или даже любовь?
Гарье посмотрел на нее многозначительно, затем рассмеялся.
— Да нет же, Вельмина. Я имел в виду боль. Это куда эффективнее.
И, явно наслаждаясь огорошенным видом Вельмины, добавил:
— А знаете, какая из эмоций самая сильная для человека?
Она замотала головой, поскольку ее догадки оказались ошибочными. Гарье приблизился, сунул руки в карманы и, загадочно улыбаясь, тихо сказал:
— Страх смерти. Вот самая сильная человеческая эмоция.
— Думаете? — растерянно уточнила Вельмина, глядя на Гарье снизу вверх, потому что доставала ему как раз до плеча.
— Абсолютно уверен, дорогая Вельмина, — он это сказал, подлив в голос капельку снисхождения.
А Вельмина задумалась о том, что, наверное, этот человек ходил по самому краю, раз знает, о чем говорит. То есть, ему приходилось умирать… И наверное, это ужасно страшно. Она ведь отделалась легко, просто посидела в тюрьме. Но что было с самим Гарье — неизвестно.
Или вот, например.
— Трансмутация живого всегда начинается с рук и головы, — загадочно сказал Гарье и умолк.
— Откуда вы знаете? — она даже поставила на стол реторту, в которой размешивала молотый философский камень и свинцовую стружку. По-хорошему, в итоге должно было получиться серебро, которое затем Гарье переводил в раствор и продавал клиентам как отличное обеззараживающее средство.
Гарье загадочно промолчал, а сам указал глазами на реторту. Мол, продолжайте. А потом -
— Знаете, многие считают, что для трансмутации живого нужны катализаторы, но это не так. Трансмутация действительно возможна тогда, когда объект находится под влиянием особенно сильных эмоций…
Возвращаясь домой, в снятую квартиру, Вельмина делилась всем происшедшим с Итаном. Тот, к слову, не разделял ее восторгов по поводу того, какой умный и возвышенный человек этот Гарье. Внимательно и мрачно выслушивал. А потом однажды сказал, что пора с этим заканчивать.
— Что? — прошептала Вельмина.
Она попросту не нашла в себе сил задать вопрос громче.
— Мне не нравится все, что происходит в этом доме, — мрачно пояснил Итан, не сводя тяжелого взгляда с Вельмины.
— Но… Ведь ничего плохого не происходит! — собравшись с силами, заявила она, — и потом, потом… мне интересно заниматься тем, чем я занимаюсь. Или ты запретишь?
Последнее было сказано уже с вызовом. И она сама этого испугалась, и даже невольно втянула голову в плечи. Итан долго молчал, рассматривая ее, в серых глазах читался так и не заданный вопрос.
— Я не хочу тебе запрещать, — наконец сказал он, — но, возможно, придется, потому что сама ты не чувствуешь опасности.
Вельмина вскочила с кресла, судорожно сминая пальцами передник.
— Ты… — выдохнула она, — ты меня не запрешь!
И опрометью бросилась в свою спальню, захлопнула дверь и несколько минут с трудом переводила дыхание. Было немного страшно — оттого, что, возможно, Итан сейчас придет к ней, чтобы закончить разговор, и что он все же заставит ее уйти от Гарье. Перед глазами так и стояло длинное худое лицо алхимика, и такие умные, блестящие глаза. Она невольно вспоминала его загадочные слова, которые прочно засели в памяти, словно рыболовный крючок в рыбьей глотке.
«Я хочу там работать», — подумала она.
Все ещё стоя, прислонившись спиной к двери. Вздрогнула всем телом, когда услышала тяжелые шаги по ту сторону, скрип половиц. Вот оно… начинается.
— Вельмина, — прозвучало усталое, — послушай…
И, хоть он ее и не видел, Вельмина упрямо замотала головой. Она ничего не хочет слушать. Она совершенно не хочет, чтобы ее снова
