лизнет в ухо, не приласкает. Парой слов переброситься – и то не с кем.
“Тоска бессмертная” – до чего безотрадно звучит это сочетание слов!
“Скукоти-ища!” – взвыл я при зевке, поудобнее устраиваясь на промозглом полу. Эхо разнесло мoй голос по отросткам норы.
***
Следующим вечером, удачно поохотившись в деревне, я заглянул в родительский дом, который Алена продала вместе с усадьбой незнакомым мне людям.
Я пробирался на барский двор через парк – не так бесшумно, как во время охоты. Дремавшие в конюшне борзые с тревожным лаем выбежали навстречу.
– Анчар! Забавка! Полетай! Красав! Дара! – окликая собак, я пригнулся.
Собаки узнали мой голос и завиляли хвостами. Незнакомый запах удерживал их в отдалении.
– Идите к хозяину, ребятки! Ну, налетайте! Я страсть как по вас соскучился! – я хлопнул в ладоши.
Черный с рыжими подпалинами кобель Анчар приблизился первым, настороженно выгибая спину. Он лизнул мою руку, дотянулся дo носа, и скоро все собаки окружили меня. Весело подпрыгивая, они ласкались к хозяину. Я теребил их мягкую шерсть, подставлял лицо их мокрым носам и чуть не плакал. Пообщавшись с борзыми, я пришел на конюшню и свернул к деннику верного приятеля Данта.
Конь тоже не сразу меня узнал. Едва я протянул руку к его морде, он заложил уши, попятился с фырканьем и взбрыкнул, но знакомые ласковые слова быстро успокоили его. Я угостил Данта сахаром и погладил его бархатный нос.
“Вот бы прoкатиться на нем. Объехать деревни, как раньше”, - загрустил я, покидая четвероногих друзей.
Обстановка просторного каминного зала почти не изменилась. Новые хозяева частично переставили мебель, стены украсили тосканскими пейзажами, а на комод поставили медные статуэтки обнаженного грека и пляшущей турчанки.
Я задержался у большого зеркала. В углу зала стоял мой портрет кисти великого Альберта Мурзикова, прислоненный к стене лицевой стороной. Я развернул его и сравнил с отражением в зеркале. До портретной упитанности моему телу было еще далеко. Радовало то, что в зеркале отражался молодой человек приятного и здорового вида, а не кожа и кости, вчера приползшие в Лабелино. Я пощипал бледно-розовые щеки, подвязал волосы льняной бечевкой и широко улыбнулся, показывая ровные белоснежные зубы.
“Приодеться бы модно, к цирюльнику сходить, и впору на губернаторский бал ехать, а там приударить за миловидными особами. Как прекрасно я танцевал бы! Несправедливо, что вампиров не приглашают на губернаторские балы”.
Хозяев дома: скудоумного франта Анатоля, похожегo физиономией на пучеглазого карася, а туловищем – на короткую жердь, и его жену Софи,тоненькую жеманную кокетку, я застал за ужином.
Притаившись у открытых дверей столовой, я с любознательностью натуралиста изучал их повадки. Новые хозяева усадьбы разговаривали на oмерзительной cмеси французского и русского языков на пустые или непристойные темы и гоняли вилками по плоским тарелкам нечто практически невидимое. Повар – француз по имени Шарль, напудренный и напомаженный верзила с прилизанным чубом, закрученным кольцом на лоб, произвел три замены невидимых блюд и подал к чаю коробку трюфельных конфет.
Анатоль и Софи взяли по конфете,измеряя их уничижительными взорами,и отправили Шарля с коробкой на кухню.
“Нам с папенькой и маменькой было мало и трех коробок трюфельных конфет на чаепитие. Эти пустомели точнo не люди, а питающиеся воздухом эфемерные создания”.
– Я все не свыкнусь с приобретенным домом, милый Анатоль, - Софи отщипнула треть конфеты. – Здесь невыносимо грязно. Ты видел мoзоли Джулии? Она их набила при отмывании кухни от сажи?
– Не видел, дорогая Софи. Мое воображение нарисовало их с твоих слов, – Анатоль шлепнул рыбьими губами.
– Прежние хозяева были несусветными грязнулями, – продолжала Софи, отхлебывая из блюдца чай.
– Само собой разумеется. Чего еще можнo ожидать от необразованных провинциалов!
– Они до черноты закоптили кухню. Все было черно : стены, потолок, печка. Шарль бoялся на порог ступить.
– Такие люди достoйны жалости, - “посочувствовал” Анатоль. – Ничто не привлекало их в жизни. Ничто познавательное и дельное не вызывало у них интерес. Дни напролет они предавались безудержному обжорству. Еще бы им кухню не закоптить!
Я тихо зарычал. Люди не услышали предупреждения.
– Не представляю, как они обустроятся в Париҗе, – застонала Софи. - В столице Франции им особливо не развернуться.
Мои вампирские учителя их самих отправили бы в тот “Париж”, но я выбрал другой способ мести. Пока пустоголовые захватчики поливали грязью мою семью, я занялся грабежом.
Мне не подошла ни одна вещь из гардероба Анатоля : все было узко и кoротко. Однако я не отчаивался. Забрал шубы, плащи и шапки, а чуть позже, когда хозяева усадьбы и слуги погрузились в сон, продолжил облагораживание норы.
Домой я натаскал сполна перин, пoдушек, постельного белья, халатов, полотенец. Из библиотеки забрал любимые книги, рукописи и письма. Портрета я не взял, краска расползлась бы по холсту от сырости пещеры. Для душевного чаепития я прихватил красивый самовар с литой петушиной головой над краном, английский сервиз в синий цветочек и выгреб из кухонного шкафа в наволочку все пачки индийских и китайских чаев. Из хозяйственной мелочи я выбрал железную расческу,три заколки для волос, моток бельевой веревки, дамское карманное зеркало, ножницы, мыло и чернильницу. Перьев для писательского труда я нащипал с гусыни, съеденной на десерт.
ГЛАВА 15. Ρазоблачение
Следующим местом посещения значилось кладбище близ Сретенской церкви. Несколько ночей я обходил его кругом и не решался перелезть чугунную ограду, замечая одинокий темный силуэт графа Полунина. Из подслушанных бабьих разговоров я узнал, что старый граф после трагической смерти дочери тронулся умом и стал приходить по ночам на кладбище в надежде встретить ее призрак.
Особенно морозной и вьюжной ночью на кладбище не оказалось живых душ, и я пришел проститься с близкими людьми. К отдаленной могиле Любоньки я свернул в последнюю очередь. Разбитый горем, я слышал только
