в южные земли. Кому-то суждено было осесть челядинками в тех владениях, через которые ехать им придётся. А то и у косляков тех же. Напрасно Вышемила выискивала хоть одно лицо знакомое: все они были из весей других. Может, даже и не Велеборских. И участь их была незавидная, не надеялись они уже на помощь хоть чью-то — только уповать приходилось, что далеко на чужбину не придётся ехать: в соседнем княжестве остаться получится. Там хоть говор свой и люди — почти свои.
И боялась теперь Вышемила, что Зимава не сумеет её вызволить. Не пожелает, может, или цена, которую назовёт за жизнь сестры княгини Гроздан, покажется ей несоразмерной. И поселится тогда в глазах её постепенно такое же безразличие и обречённость, как и у женщин этих: молодых девиц или вдов с заплетёнными должным образом косами. Когда всё равно, куда дорога заведёт, лишь бы не стало хуже, чем сейчас.
Двинулось войско на другой день дальше. Пришлось покамест и работу, пленницам положенную, выполнять: готовить на всю ватагу княжича снедь, стирать и чинить одёжу мужицкую, сушить — и не забывать, что кому принадлежит. Сворачивать ковры, что расстилали в шатрах, чистить их до ломоты в руках. Немного дней оставалось до Велеборска — но и за первые после освобождения из-под гнёта Камяна Вышемила сполна ощутила всю тяжесть невольничей доли. Ведь милость Гроздана защищала её лишь от посягательств мужчин — в остальном поблажек не было. А вот другим пленницам не везло: их таскали в углы тёмные все, кому не лень. Девки выли, конечно, кляли ватажников на чём свет стоит, пили травки хитрые, чтобы не дай Лада, дитя от кого из супостатов этих не понесть. Мазали ссадины, натёртости между ног, зная, что, может, и зажить не успеют.
И всё чаще обращались на Вышемилу их вопросительные взгляды: отчего же им подолы задирают то и дело, а её едва не десятой стороной обегают. Пошёл слух, что самого Гроздана новая пленница по ночам ублажает. Наблюдали за ней: не уходит ли куда вечерами — да Вышемила работу свою положенную выполняла и вместе со всеми спать укладывалась, слушая недобрые шепотки. И оставалось только Макошь молить справедливую, чтобы дорога до Велеборска скорее закончилась. Не то чтобы боялась она, что бабы её побьют — вроде как, не за что — но сносить их тяжкое любопытство и молчаливое неодобрение не было уже никаких сил.
Всё тревожнее становилось, как примыкали по дороге к войску Гроздана всё новые и новые десятки. Сползались, словно змеи в один клубок: зуличанские воины на ладьях, что причаливали к глухим, безлюдным берегам, косляки, прошедшие дикими тропами. Хоть и не скрывались они особо, да никто их не ждал, конечно. И горе постигало те веси, через которые доводилось им пройти. Доносили порой разведчики княжича, что попадались им недалеко местные: всё разнюхивали, наблюдали скрытно. Да никому уйти не удавалось живыми, как и весть донести до столицы.
Скоро недалеко осталось и до Велеборска. Долгую перед последним переходом стоянку приказал разворачивать Гроздан. И тут видно стало, что зуличанское воинство всё же чуть меньше того, что когда-то привели с собой Светоярычи — даже с подмогой косляков.
Говорили, многие отряды пустил княжич вдоль границ: разбить дружины в острогах тех, что могли ещё прийти к Велеборску. Да что из того получилось, Вышемиле разузнать не удалось, хоть и стала она слышать гораздо больше с тех пор, как пленницей обратилась. Выполняя работу постоянную, она сновала частенько среди мужчин и разговорам их внимала — никто неё не гнал. Да всё казалось ей, что знает она слишком мало, чтобы даже при случае помочь велеборчанам. Понимала, конечно, что в детинец весть передать будет сложно, да так, разузнав в очередной раз что полезное, она чувствовала себя хоть немного более полезной для них.
Многих на пути своем встречало зуличанское войско. Кто торопился сразу в сторону свернуть — о том разведчики докладывали да дозорные, которых вперёд пускали. Кто не успевал сообразить — таких останавливали, требовали с купцов плату за то, чтобы дальше проехать по большаку, что вёл на юг — по дороге, самой для торговли важной.
Вышемила каждый раз пыталась приблизиться к торговым обозам, к людям, что их сопровождали: да тем и дела не было до обычной пленницы. Ну, не повезло девице, а значит, недоля у неё такая. Уж сколько она прислуживала, когда принимал у себя Гроздан очередного купца в шатре, а ни с кем из них и словом обмолвиться не получалось. Отчаяние всё больше било по сердцу, то и дело на глаза слезы наворачивались от бессилия хоть что-то сделать. Хоть и озаботился её судьбой и безопасностью Гроздан, но и в ловушку загнал. Будь она обычной робой — так уж приблизилась бы к кому из его гостей, пусть и в постели с тем пришлось бы оказаться по большой милости княжича. А тут — верно, правый раз она о заботе непрошеной его пожалела.
Шёл, говорили один из последних дней дороги до Велеборска. Давила жара страшная. Выжгло гневное Дажьбржье око все облака на небе, выцветило его. Тащилось войско оттого медленно, словно червь дождевой, не успевший после ливня скрыться в мокрой земле. Уж и косляки латы свои поснимали, перестали беречься столь рьяно.
Снова повстречался на пути обоз купеческий, завяз он средь войска в опасности попросту быть разорённым. Случалось и такое уже на пути: один торговец не захотел от Гроздана откупаться, а может, договориться на меньшую плату просто рассчитывал: так всех его людей и вместе с ним перебили в тот же день и на дороге бросили остатки обоза и тела — в назидание другим.
Вышемила с двумя другими пленницами вошли в душный шатёр княжича, неся приготовленную только что на огне оленину — гостей угощать. Привычным уже взглядом она окинула пришлых, коим не повезло на этой дороге, и едва поднос деревянный с братиной тяжёлой на нём не выронила. Зашипела тихо и неразборчиво, но зло, идущая позади товарка — да ей и дела до того не было теперь. Сидел напротив Гроздана подле солидного мужа в годах ещё крепких — видно отца своего — знакомец её случайный, Зареслав. Слушал он сосредоточенно, что княжич говорил, то смотрел на него неотрывно, то взор на родителя переводил. И так он был серьёзен против того, каким показался в ту встречу на торгу, что не похож как будто сам на себя делался. Но сердце так
