— Я верю, вы справитесь. А сейчас могу помочь, если нужно. И с запонкой, и с пальцами.
— Вы знаете, что можно сделать, чтобы ускорить процесс?
— Я могу попробовать. Давайте вашу руку, — она отстегнула и сняла с манжеты запонку, закатала рукав и взяла его кисть в ладони. — Надеюсь, подтягиваться и отжиматься на этой руке вы ещё не завтра пойдёте?
— Пока ещё не разрешили, увы, — вздохнул он.
— Кстати, вы поняли, насколько легко отделались? Я имею в виду — только сломанной рукой?
— Ещё бы, — усмехнулся он. — Мне доводилось видеть, как люди падали с меньшей высоты и ломали шеи. Или не шеи, но много другого. Я попытался собрать корпус, и пожертвовал рукой сознательно, но думал — будет хуже. Вспомнил вас и ваши предупреждения — пока летел. Время было.
— И… вы думаете, вам просто повезло?
— Я не могу сказать, что думаю какие-то определённые вещи по этому поводу, сердце моё, — улыбнулся он. — Я просто рад, что случилось так, а не хуже. Но знаете, в детстве дед иногда рассказывал мне подобные истории — как он легко отделывался в ситуациях, могущих стать намного серьёзнее. Я смеялся — думал, это просто байки. Но с другой стороны, мне ещё ни разу не доставалось так, чтобы потом нельзя было собрать. Что это — везение? Благорасположение высших сил? Судьба хранит меня для какой-то неведомой цели? Или что-то ещё? Вы больше моего знаете о таких материях!
— Не могу сказать, что знаю. В судьбе из ныне живущих понимает только старшая Доменика. Но я помню о вашем талисмане — может быть, он как раз работает подобным образом? Если и ваш дед, как вы говорите, нередко выходил сухим из воды?
— Вот о талисмане я вообще не думал. Но вы говорите, что он работает, значит, так и есть. И вообще — всё закончилось хорошо, живём дальше, — его травмированная кисть лежала меж её ладоней, он накрыл их сверху второй рукой.
— Как дела у вашей девочки? Она здорова?
— Полагаю, физически — да. Что делать с её психическим здоровьем — не представляю. Правда, донна Доменика говорит, что можно изложить задачу Бруно, а у него родители в теме, могут посоветовать специалиста. Но меня совершенно не устраивает дочь, которая не умеет себя вести и врёт на каждом шагу. Я, вероятно, сам виноват в том, что так получилось, но после истории с больницей очень рад, что она дома, и я могу встречаться с ней не каждый день. Это малодушно, но пока я ничего не способен с собой поделать. Вы, например, знаете, что она в какой-то момент выбросила свой телефон, а потом обвинила вашу Анну в его краже?
— Нет, — Элоиза с удивлением покачала головой. — Ни Анна, ни Доменика мне ни слова не сказали.
— Мне тоже. Это мать вчера сообщила. Она обнаружила, что Джиневра ей тоже кое-в-чём врала, и потребовала от меня решить проблему. Но это ведь не машину починить, и даже не руку сломанную собрать!
— Вы с ней об этом говорили? С Джиневрой, не с вашей матушкой.
— У нас как-то очень плохо получается разговаривать. Я даже усомнился в своих способностях к коммуникации. Джиневра ведь не мой сотрудник и не мой подчинённый. Она маленькая девочка, у которой черт знает что в голове.
— Послушайте, — Элоиза погладила его пальцы, — вот я, скажем, не сомневаюсь в ваших способностях к коммуникации. А я наблюдаю вас с разных сторон, и уже в течение некоторого времени. Я думаю, для вас несложно очаровать юную барышню, чтобы она вам в рот смотрела и не хотела вас огорчать.
— Это не юная барышня, Элоиза, — скривился он. — Это моя дочь.
— Ну и что? Она от того не перестаёт быть юной барышней. Чем она занимается, помимо школы?
— Дурью мается в компании моей сестры, а также её и своих собственных подружек.
— Это нормально для одиннадцати лет, уверяю вас. Наша Анна в свободном состоянии лазает по деревьям, сбегает из дому в лес и на лодке в озеро, и ругается, как дядя Валентин.
— Ваша Анна понимает, как и в какой ситуации нужно себя вести.
— С ней долго работали на эту тему все, начиная от её собственной матери и заканчивая помянутым дедом Валентином. Попробуйте поговорить с Джиневрой ну хоть о чём. Вдруг получится?
— А если не получится?
— Тогда поговорите с Бруно. Кстати, а кто у него родители?
— Донна Доменика говорит — психиатры.
— Ух ты, интересно. Может быть, девочке и впрямь нужна какая-то специальная коррекция поведения? Ничего в этом не понимаю.
— Моя сестра в детстве тоже врала, но она ещё и подлизывалась, поэтому ей многое прощалось. А Джиневра только требует. Понятия не имею, что в этот момент в голове у маленьких девочек.
— Знаете, я тут вам не помогу. Меня в таком возрасте окружали люди, врать которым было бесполезно. Поэтому очень рано сформировался принцип «натворила — отвечай, иначе будет хуже».
— Я так понимаю, что в случае с телефоном именно донна Доменика вывела мою бессовестную дочь на чистую воду и заставила признаться.
— Да, подозреваю, что она пользуется своими дополнительными умениями в случае особо трудных детей.
— Кстати, а как вы поняли, что они с Бруно подойдут друг другу? — вдруг сощурился Себастьен.
— О, процесс понимания был многоэтапным, — рассмеялась Элоиза. — Сначала я увидела некую проблему, ну, или не проблему, но ситуацию, которую можно было бы подправить. Когда я была в возрасте Доменики, у меня был более широкий, если можно так выразиться, спектр доступных удовольствий. А основное её удовольствие — это работа и исследования в лаборатории. Честно говоря, сначала я подумала представить ей каких-нибудь ваших сотрудников, у вас же хватает молодых и перспективных?
— Ой, хватает, — согласился Себастьен с кривой усмешкой. — Один Гаэтано чего стоит.
Элоиза слышала, что молодой заместитель Себастьена не только не страдал от нехватки женского внимания, но и сам искал его всевозможными способами, не всегда безвредными для себя и окружающих.
— Только, знаете ли, мне была поставлена конкретная задача: со всеми, кроме врачей, говорить не о чем.
— А непременно нужно говорить? — искренне удивился он.
— Нет, — пожала она плечами. — Но ведь лучше, когда есть такая опция, не правда ли?
— Соглашусь, лучше. С вами, скажем, можно говорить обо всём на свете, и мне этот факт очень по душе. Видимо, с годами я становлюсь болтливым, раньше говорить с женщиной было не обязательно.
— Уверяю вас, я в её возрасте чаще всего тоже встречалась с мужчинами совсем не для разговоров. Так вот, о нашей медицинской парочке. Я не помню, знаете ли вы о том, что Бруно был во времена оны ординатором Доменики Секунды?
— Нет, я этого не знал, — он действительно удивился.
— И недавно в разговоре при упоминании о ней и некоей забавной ситуации он с таким выражением лица сообщил, что она была старше на пятнадцать лет и крепко замужем, что я задумалась — не познакомить ли его с отличным врачом по имени Доменика Фаэнца, которая младше на несколько лет и пока не замужем? А дальше всё получилось само собой. Нет, я не уверена пока, что у них всерьёз и надолго, но уже не на одну ночь, а дальше посмотрим.
— Да, я уже распорядился внести донну Доменику в список постоянных посетителей. Но скажите, сердце моё, зачем вы это сделали? В вас пробудился семейный дух? Вы теперь тоже живо интересуетесь жизнью ваших кузин? И как это говорится — суёте везде свой нос? — он смягчил ехидство улыбкой и поцеловал её куда-то в пробор.
— Если хотите, пусть будет так, — пожала она плечами, не отпуская, впрочем, его руки.
— А есть что-то ещё?
— Как вам сказать… наверное, есть. Я просто в какой-то момент увидела… их вместе. И поняла, что нужно для этого сделать. И что это будет правильно и хорошо — без всяких там этических материй.
— Вы тренируете свои таланты, сердечко моё?
— Они сами иногда прорываются, — пробурчала она.
— А про себя вы знаете что-нибудь?
— Нет. Не хочу знать, и про себя сложнее.
— А про меня? Что ждёт меня лет через десять?
— Не буду смотреть. Я же говорила — без нужды не следует. Вот если про ближайшее и само случилось — так и ладно. А если нет — то и нет.
