Когда мы наконец отстраняемся друг от друга, мое сознание словно накрывает теплое уютное одеяло, все мои тревожные мысли и сомнения исчезают, покой и счастье наполняют меня. Остается только одно слово — «да». «Да» на любой вопрос.
«Ты мне по-настоящему нравишься, Лина. Теперь ты мне веришь?»
«Да».
«Можно, я провожу тебя домой?»
«Да».
«Я увижу тебя завтра?»
«Да, да, да».
Сейчас на улицах ни души. Город опустел. Город мог превратиться в пыль или сгореть дотла, пока мы были в сарайчике, а я бы даже не заметила или мне было бы все равно. Дорога домой — как сон. Алекс держит меня за руку, дважды по пути мы останавливаемся в самых темных закоулках и целуемся. И оба раза я мечтаю о том, чтобы тени вокруг нас стали прочными и непроницаемыми, чтобы они укрыли нас, а мы бы стояли так вечно — грудь к груди, губы к губам. Оба раза, когда Алекс отстраняется от меня и берет за руку, чтобы идти дальше, у меня сдавливает внутри, как будто я могу дышать, только когда мы целуемся.
Незаметно и очень быстро мы оказываемся возле моего дома. Я шепотом прощаюсь с Алексом и в последний раз чувствую его губы на своих губах.
Потом я проскальзываю в дом и крадусь по лестнице в спальню. Я лежу в постели, ворочаюсь, меня бросает в озноб, я не могу заснуть и уже тоскую по Алексу, и тут до меня доходит, что тетя, учителя и ученые правы, когда описывают симптомы делирии. Я чувствую боль в груди, желание быть с Алексом, как бритва, разрезает мои внутренности, разрывает меня на части. Одна мысль стучит у меня в голове: «Это меня убьет, убьет, убьет… И не страшно, пусть убьет».
И последними создал Господь Адама и Еву, чтобы они жили как муж с женой — вместе навеки. Они жили в прекрасном саду, в том саду аккуратными рядами росли высокие и стройные деревья, а животные были ручными. Их не посещали тревожные мысли, их разум был чист, как голубой купол неба над их головами. Они не знали ни болезней, ни боли, ни желаний. Они ни о чем не мечтали и не знали сомнений. Каждое утро они просыпались, как новорожденные дети. Ничто никогда не менялось, но всегда казалось новым.
Стивен Хорейс, доктор философии. Книга Бытия: Полная история мира и познанной Вселенной. Изд. Гарвардского университета
На следующий день, в субботу, я просыпаюсь с мыслью об Алексе. Когда я пытаюсь встать с кровати, правую ногу пронзает острая боль. Я подтягиваю штанину пижамы и вижу, что на повязке, которую Алекс сделал из своей футболки, проступило небольшое красное пятно. Понятно, что нужно постирать «бинты» или сменить повязку, но мне страшно увидеть, насколько серьезно повреждена щиколотка. Накатывают воспоминания о вчерашнем вечере — крики, толкотня, собаки, свист смертельных дубинок, — и в какую-то секунду мне кажется, что меня вырвет. Но потом тошнота отступает, и я думаю о Хане.
Телефон у нас в кухне. Тетя стоит у раковины и моет посуду. Когда я спускаюсь вниз, она бросает на меня чуть удивленный взгляд. Краем глаза я вижу свое отражение в зеркале, которое висит в коридоре. Вид еще тот — волосы всклокочены, под глазами темные круги. Просто невероятно, что кто-то мог найти меня привлекательной, — вот о чем я думаю в этот момент.
Но этот «кто-то» существует. Я думаю об Алексе, и золотое сияние заполняет меня изнутри.
— Лучше поторопись, — говорит тетя. — На работу опоздаешь. Я как раз собиралась тебя будить.
— Сейчас, только Хане позвоню.
Я растягиваю телефонный шнур во всю длину до кладовки, там можно рассчитывать хоть на какое-то уединение.
Первым делом я набираю домашний номер. Один гудок, два, три, четыре, пять. Потом автоответчик: «Вы позвонили в дом Тэйтов. Пожалуйста, оставьте сообщение. Сообщение не должно занять больше двух минут…»
Я быстро вешаю трубку. Пальцы у меня начинают дрожать, и набрать номер мобильного Ханы уже не так просто, как домашний. Попадаю прямо на голосовую почту.
Приветствие не изменилось, и по голосу слышно, что Хана еле сдерживается, чтобы не рассмеяться.
«Привет! Жаль, но я не могу подойти к телефону. А может, и не жаль, зависит от того, кто звонит».
После вчерашней ночи голос Ханы, вернее не голос, а интонация, для меня как встряска мозгов. Так бывает, когда мысленно возвращаешься туда, где не был какое-то время. Я хорошо помню тот день, когда она сделала эту запись. Это было после школы, мы сидели в комнате Ханы, и она записала, наверное, миллион приветствий, прежде чем остановилась на этом. Скоро мне это наскучило, и потом, когда она собиралась записывать «еще один, последний разок», я бросала в нее подушкой.
— Хана, обязательно перезвони мне. — Я больше чем уверена, что тетя подслушивает, поэтому говорю как можно тише. — Я сегодня работаю. Буду в магазине.
Я вешаю трубку, я зла на себя. Пока я пряталась в сарайчике с Алексом, с Ханой могло случиться что-нибудь ужасное. Мне нужно было постараться найти ее.
Я собираюсь подняться наверх и переодеться, но меня окликает тетя:
— Лина.
— Что?
Тетя выходит на пару шагов из кухни, что-то в ее лице меня настораживает.
— Ты хромаешь? — спрашивает она.
Похоже, мои старания ходить нормально оказались безуспешными. Я отвожу взгляд — врать тете гораздо легче, если не смотреть ей в глаза.
— Да нет вроде.
— Не лги мне, — ледяным голосом говорит тетя. — Ты думаешь, я не знаю, но я знаю.
Я каменею от ужаса — сейчас она скажет, чтобы я закатала штанину, или заявит, что ей все известно о вечеринке. Но нет — тетя продолжает:
— Ты снова бегаешь, я права? Хотя я тебе запретила.
— Всего один раз, — с облегчением «признаюсь» я, — наверное, лодыжку потянула.
Тетя с расстроенным видом качает головой.
— Честное слово, Лина, я даже не знаю, в какой момент ты перестала меня слушаться. Я думала, что уж кто-кто, но не ты… — Тетя выдерживает паузу и продолжает: — Ну хорошо, осталось всего пять недель, и с этим будет покончено.
— Да, — заставляю я себя улыбнуться.
Все утро я не нахожу себе места, думаю то о Хане, то об Алексе. Я дважды пробиваю не ту сумму на кассе и в результате вынуждена вызвать в магазин дядиного управляющего, Джеда, чтобы он аннулировал чеки. Потом я роняю полку с замороженными обедами и неправильно маркирую десяток коробок с деревенским сыром. Слава богу, сегодня дядя отправился за товаром, и в магазине только мы с Джедом. Джед на меня не смотрит и не разговаривает, только бурчит иногда что-нибудь себе под нос, так что я могу быть уверена — он не заметит, в какую растяпу я вдруг превратилась.
Конечно, мне известно, в чем частично заключается проблема. Классическая первая фаза делирии: потеря ориентации в пространстве, невнимательность, трудности с концентрацией на чем-то одном. Но мне все равно. Если пневмония дарит те же ощущения, я готова зимой стоять в снегу на улице босиком и без пальто. Или пойти в больницу и перецеловать там всех больных с этим диагнозом.
