голосе бормотал:
– Какой УАиО, паря? Ты с дуба рухнул, что ли? Да я даже не знаю, с чем эту штуку едят…
И ведь Тимур даже не спрашивал о деле. Лишь поздоровался (вежливо) и, криво улыбаясь, произнёс:
– Здорово. Помнишь меня? Мы в УАиО вместе учились.
Или кто-то очень сильно переигрывает, или..
– А ну-ка, иди сюда.
Кострин схватил бывшего одногруппника за грудки и вытянул его на лестничную площадку. В дверном проёме немедленно нарисовалась перепуганная девчонка в простом хлопковом халате и пронзительно заголосила.
Пронзительно, но недолго, потому как очки Кострин предусмотрительно оставил в бардачке, чтобы в случае чего не пришлось совершать лишних движений.
– А… так вы покурить, мальчики, – пролепетала девчонка, оправляя полы своего нехитрого наряда. – Только не задерживайтесь и пепел стряхивайте, пожалуйста, в мусоропроводный ящик, а то соседи ругаются.
– Какой покурить? – возмутился было Бароневич. – Я же бросил…
– Значит, снова начал, – рыкнул Кострин. – В глаза мне посмотрел живо.
Тот посмотрел, а через минуту, тихо всхлипнув, сполз по стеночке вниз, прикрыв затылком неприличное слово из трёх букв. Учитывая, на какой высоте это самое слово было написано и тот факт, что вместо средней буквы «у» была написана совсем уж неожиданная «ю», можно было сделать вывод, что это самоутверждался либо ребёнок лет шести, либо карлик-иностранец.
Хмыкнув своим мыслям, Тимур склонился над Бароневичем и, облокотившись одной рукой о стену над головой подозреваемого, пальцами второй щёлкнул мерзавца по подбородку.
– Про то, что я не я и морда не моя, бабушке своей заливать будешь. Паря. А мне врать не советую. Я из-за вранья нервничать начинаю, а нервный я злой. Веришь?
Бароневич утвердительно тряхнул головой, выдавил из себя что-то невразумительное и расплакался, утирая тыльной стороной ладони внезапно хлынувшую из носа кровь.
– Да не знаю я, – простонал с подвыванием и поджал под себя колени, будто опасался, что Тимур его ногами бить начнёт. – Не знаю ни про какой УАиО. Не был, не состоял, наркотиками не торгую, никогда никого…
Кострин выругался и отшатнулся. Нет, Бароневич не врал, боялся искренне, если судить по резкому запаху мочи, и вообще, кажется, был на грани инфаркта, но говорил чистую правду, и вообще готов был признаваться и каяться, да вот беда, не в чем было. И если бы Тимур не перебрал старые фотографии и не поднял записи пятилетней давности, то, пожалуй, поверил бы в то, что ошибся… Но нет. В деканате родного Универа ему с готовностью выдали адрес и данные бывшего студента (даже магию использовать не пришлось, хватило денег), а на вопрос, почему тот ушёл, не закончив третьего курса, ответили:
– А бог его знает. Может, женился. Может, в армию забрали… А может, вообще… на Луну улетел. Слышали? На Луне перевалочный пункт делают…
– Слышали-слышали… А адрес? Адрес Бароневича у вас сохранился?
Секретарь поджал губы и, несколько раз щёлкнув по компьютерной мышке, бросил:
– Записывайте.
И вот теперь Кострин стоял в дурно пахнущем подъезде, смотрел на дурно выглядящего бывшего однокашника и с горечью осознавал, что ситуация, которую Варька списала на «прошло и забыли», как выясняется, намного сложнее.
Во-первых. Кому понадобилось зачищать Бароневича? При ближайшем рассмотрении работа менталиста была очевидна. И как Тимур сразу на это внимания не обратил? Наверное, просто очень зол был…
Во-вторых. Зачем же так грубо? У человека просто выдрали кусок из памяти, набросав в освободившееся место чёрт знает чего.
В-третьих…
– Сиди тут, не вставай. Мне позвонить надо.
Достав из кармана мобильник, Кострин быстро нашёл нужный номер и, выждав несколько гудков, обронил, не распространяясь на приветствия и прочие реверансы:
– Фотку точно Барон показывал?
О том, что Варька сбежала из-за фотографии (возможно, из-за нескольких фотографий) Тимур узнал ещё до визита к Бароневичу. Добрые люди просветили, не особо церемонясь и не думая подбирать слова. А он молчал и слушал, будто оплёванный, без вины виноватый, не зная, что на всё это возразить. Не не зная. Не имея сил на спор – все они ушли на то, чтобы не сорваться, не выместить зло на первом встречном. Ибо одно дело понимать, что тебя считают подлецом люди, которые тебе до фонаря, и совсем другое, когда то же самое делает женщина, которую ты…
Трубка разразилась трелью нецензурного содержания, а Тимур, дождавшись пока в речевом потоке возникнет пауза, тихим голосом пригрозил:
– Я ведь могу опять приехать. Если тебя мама разговаривать по телефону не научила.
В динамике недовольно булькнуло.
– Ты уверена?
Уточнять направление, в каком именно его послали, не стал. Засунул телефон в задний карман джинсов и поманил Барона пальчиком:
– Иди-ка сюда, хороший мой, будем твои дыры замазывать…
Бароневич громче заскулил, кровь из его носа пошла обильнее, и весь его облик был таким жалким, с этой бородой гнусной, в спортивных фланелевых штанах, в шлепанцах на белый носок…
Но нет.
Тимур склонился ниже и зашептал на ухо бывшему однокашнику о том, где и чем он занимался все те три напрочь стёртых года своей жизни. И с кем. И в каких позах. И кто был пассивным, а кто активным… И нет, не думал он ни о девчонке в халатике, что осталась за дверью, ни о родне, которой неведомый менталист, и к гадалке не ходи, тоже промыл мозги. Вообще ни о чём не думал. Лишь вспоминал горькие слова дочери поварихи, когда та сыпала правдой и, не экономя на эпитетах, расписывала, как выглядела Варвара в тот день, и как красноречиво она молчала, и… И не нужно было обладать богатой фантазией, чтобы додумать, что она чувствовала и какие мысли роились в её голове.
Поэтому, нет. Барона Кострин не жалел. Кривился от отвращения, сдерживался, чтобы не раскатать мерзавца тонким слоем по не самому чистому полу подъезда, но не жалел ни секунды.
– По хорошему, тебя бы прикончить, падаль, – произнёс, сплевывая горькую, как желчь слюну. – Да милосердие и всепрощение – это не про меня. Живи, паскуда. Вспоминай о том, чего не было, и мучайся. И корчись от пережитого стыда и насилия. Как корчился я, как мучилась Варька. А лет через пять, если не подохнешь, я, может, и позволю тебе всё забыть.
Ещё два дня Кострин потратил на осторожный опрос остальных одногруппников. Те, в отличие от Бароневича, доучились до конца, но ни о каком скандале не помнили. Ну, была Варвара Кок. Кто ж её забудет? Ну, ушла… Из-за родителей, наверное. Они, говорят, в аварию страшную попали… А сам-то где? Куда исчез? На заочное перевёлся по семейным обстоятельствам? Бывает-бывает…
