причем не военных, всего лишь несколько раз упражнявшихся с пистолетами этой конструкции, смогли уничтожить вражеский отряд, превосходящий их втрое?
…Беседовали втроем, прямо в мастерской, за бутылкой вишневой настойки. В разговоре постоянно звучали топонимы, напоминавшие итальянских кутюрье: Гарильяно, Мариньяно, Павия. На самом деле это были места битв времен Итальянских войн XVI века, когда, по словам Миши, стало окончательно ясно, что артиллерия и аркебузы эффективней любого холодного оружия. Что же касается лат, им пора в музей. Собеседник пару раз пытался возразить, но в итоге соглашался.
— Александр Христофорович, повезло нам или нет, но мы вступили в эпоху таких же перемен. Настоящая революция — это не фригийские колпаки и деревья Свободы во Франции. Революция — паровые машины английских мануфактур, паровые двигатели кораблей и железных дорог. И эта революция очень скоро скажется на методах ведения войны. То, что вы увидели сегодня, это пример революции в кавалерийской тактике, когда маленький отряд, вооруженный многозарядными пистолетами, превосходит большой. Еще важней результаты будут в пехоте и артиллерии. Ружья станут стрелять в несколько раз точней, чем нынче, и дальше, а заряжаться быстрее. Это относится и к пушкам.
— Что же делать предлагаете? — спрашивал Бенкендорф.
Тут уж на помощь мужу приходила я. Советовала развивать промышленность, открывать инженерные школы, поскорее построить первую железную дорогу, хотя бы от дворца до дворца. И отменить крепостное право, чтобы в стране появились свободные рабочие руки. Пусть не сразу, но и не позволить втянуться в бесконечное бюрократическое обсуждение, а заранее установить определенный срок, когда власть помещиков над крепостными упразднится.
Александр Христофорович то кивал, то спорил. Несколько раз пытался что-то спросить, но не решался. Супруг догадался сам.
— Вы хотите, чтобы я подарил вам этот удивительный пистолет? Извините, но первый человек, который получит его, будет царь. У меня есть подозрения, что, пока наше военное министерство станет раздумывать, нужно ли заказать в Туле или Сестрорецке хотя бы сотню таких пистолетов, в Англии их примутся выпускать тысячами. Сам же я могу поклясться, что ни один образец нового оружия, изготовленного мною, Россию не покинет.
Бенкендорф спорить не стал. Мы вернулись в дом, побеседовали на более мирные темы, и гость отбыл.
* * *
— Ведь ты не показал ему свои опыты ни с автоматикой, ни с пироксилином, — заметила я.
— Ему хватило и этого, — ответил супруг. — Пусть впитает, обдумает, и тогда перейдем к чудесам следующего уровня. И начнем понемножку пробуждать генералитет, от которого в нынешней России зависит всё.
Пока же мы никого не пробуждали, а сами потихоньку собирались ко сну. Пришлось задержаться у детей, причем раздельно: Миша наконец-то поговорил с Лизонькой, а я — с мальчиками.
— Умеренно напугал, — сказал супруг, когда вернулся спустя полтора часа. Судя по тому, что носового платка с ним не случилось, сия тряпица осталась у дочери. То есть пропек насквозь, а не только корочку сверху зарумянил, как добрая маменька. — Кажись, все поняла.
— Мне пришлось труднее, — вздохнула я. — Сашка, похоже, догадался. Так и говорит: «Зубы идти чистить или в Грецию сбежать?» Получил небольшой душеполезный разговор, но не сдался. Будто хочет сказать: «А чего, сестренке можно?»
— Ладно, история закрыта, — сказал муж.
— Как и все прочие беды этой осени, — улыбнулась я.
— Будем формалистами, — сказал Миша. — Дай декабрьский календарь. Вспомним, какие известные нам исторические катаклизмы отмечены в прошлом году и ждет ли нас хоть один до конца этого.
Сам взял наш «пророческий блокнот», взглянул…
Я посмотрела, как меняется его лицо. И мне стало страшно, как никогда еще не бывало за последние месяцы.
— Какое сегодня число, Мушка? — спросил муж таким равнодушным тоном, что мне стало еще страшнее.
— 3 ноября, — растерянно сказала я и решила взбодриться шуткой: — Завтрашний день вроде не выходной, а 7 ноября тоже вряд ли будем отмечать революцию, тем более Октябрьскую, тем более следующего века. Ради детских воспоминаний можно вечером запустить фейерверк.
— Над омраченным Петроградом дышал ноябрь осенним хладом… — произнес супруг. — Через три дня — самое большое наводнение в истории города.
Я выдохнула, подошла к окну, взглянула на почти невидимую вечернюю Неву. Реку, спокойную за тридцать километров до устья. Но в самом городе она превратится в чудовище, способное за час покрыть трех-четырехметровой толщей бурной воды и Васильевский остров, и Петроградскую сторону, и все островки… в том числе Чумной остров.
Надо взять себя в руки. Для начала обрадоваться, что вспомнили третьего ноября, а не шестого. Господи, какая же я идиотка! Склерозница! Ведь специально составили этот календарь! И в прошлом году я о наводнении помнила. А в этом замоталась и забыла… ну как так⁈ Право слово, как затмение нашло. На обоих! Вместо того чтобы начать готовиться еще с весны, мы занимались какими-то глупостями. Понимаю, что не глупостями, а важными и неотложными делами. В последние недели и дни еще и Лизонька, и развязка с клубом братьев-свиней. Все равно плохо получилось…
— Дамбу нам не построить, — спокойно сказала я, — будем делать все остальное.
— Четыре дня тяжелейшей борьбы, — вздохнул супруг и пояснил: — Три дня — с бюрократией, один — со стихией.
* * *
Для начала мы легли спать, дав себе задание на ночь: пока ничего не планировать, но активизировать память и постараться сконструировать хронологию предстоящего бедствия. Я загрузила себе в голову все, что могла, от строк «Медного всадника» до табличек на стенах домов с уровнем подъема воды. Зато постаралась изгнать из сознания студенческие картинки безобидных наводнений, когда волна перескакивает ступеньки и приходится отбегать с задорным визгом. Между котиком, который царапает ножки, и тигром, способным утащить тебя целиком, разница есть. А городу предстояло выдержать атаку именно такого хищника.
Загрузилась хорошо, несколько раз просыпалась в страхе, и даже приснился эпизод из «Дубровского» — кошка на горящей крыше. Зато утром я и Миша сели у кофейного столика, раскрыли блокнот и принялись обсуждать события, до которых оставалось 60–70 часов.
— Буря начнется с вечера… Упадет столбик барометра… Зажгут фонарь на Адмиралтействе, там же поднимут сначала красный, потом белый флаг — символ наивысшей опасности. Начнут стрелять из пушки… Само наводнение — на следующее утро, апофеоз — в полдень, когда публика соберется полюбоваться.
— Погоди, это в центре, в полдень река
