Я посмотрела на своего спутника с восхищением. Если бы Протаев не стал архитектором, то вполне мог попробовать свои силы в актерском мастерстве. Он явно обладал талантом – притворялся очень убедительно.
Когда хозяйка галереи отошла к другим гостям, я не удержалась и спросила:
– Ты не считаешь, что мы перешли от уровня «знакомые» к уровню «хорошие знакомые» и уже можем открывать друг другу страшные секреты?
– Что ты хотела узнать?
– Почему ты прячешь картину?
– Только тебе, как моей хорошей знакомой, открываю секрет, который для всех остальных совсем не секрет. «Части тела и розы» – это версия автопортрета в понимании Леши.
У меня вырвался смешок:
– Конечно, тебе не хочется, чтобы весь мир обозревал зад… ягодицы твоего брата, как две капли воды похожие на твои собственные…
Потом я долго стояла у портрета, найденного мною в мансарде загородного дома.
Алексей нарисовал меня похожей на ангела, нежного и хрупкого. Незнакомка с портрета, скорее всего, никогда не страдала от дурных привычек, плохого настроения или неприязни к кому-либо. Она находилась выше земной суеты. Вряд ли художник понимал, что живая женщина далека от идеала, который он изобразил на картинах.
* * *
Босс «Волшебного ключика» нервно теребил узел галстука, чесал бороду. Он уже несколько раз передвинул на столе бумаги, потрогал трубку телефона, шумно похлебал из чайной чашки апельсиновый сок. Бывший шеф явно жалел, что с утра попросил меня приехать на разговор.
Несмотря на то что в душе по-прежнему цвело негодование из-за несправедливого увольнения, любопытство все-таки победило. Ровно в назначенное время я стояла на пороге кабинета босса.
И вот уже пятнадцать минут он тянул время, то говорил по телефону, то читал какие-то якобы важные письма, позволяя мне насладиться любимым видом на заснеженный февральский город. С высоты птичьего полета мегаполис лежал как на ладони. Помнится, когда мы выбирали новое помещение для агентства, то красивая панорама за окнами стала решающим аргументом в пользу неудобного в расположении офисного центра.
– Зоя, – Иванович прокашлялся, – ты же понимаешь, почему я тебя позвал?
Бывшие коллеги умирали от любопытства. Их взгляды прожигали дыры в стеклянных стенах похожего на аквариум кабинета шефа.
– Хотите, чтобы я связалась с вашей умершей собакой? – нахально спросила я.
Иванович болезненно поморщился:
– Кондратьева, у тебя не язык, а скальпель!
– Только уволили вы меня по другой причине.
Бывший шеф нервно дернул ослабевший узел галстука и свернул его набок.
– Зой, – с жалобной интонацией протянул он, – хватит уже, а? Возвращайся, может?
– Как медиум, нашедший погибшего человека, я прохожу свидетелем по нашумевшему делу. Меня узнают люди на улицах, а вам скандальная слава ни к чему.
Сложив руки на груди, я глянула на бородача. По моему непроницаемому виду он бы никогда не догадался, что в душе обиженной работницы играли фанфары, а ладони горели от радостных аплодисментов.
– Ну что ж ты меня все тычешь?! – взвыл Иванович. – Возвращайся! Без тебя здесь глухо, как в танке!
– А еще вы говорили, что незаменимых людей не бывает!
– Тридцать процентов плюсом к прошлому окладу! – пошел в наступление бывший босс.
– Пятьдесят! – потребовала я. – И отдельный кабинет!
– Сорок, и прямо сегодня малая переговорная комната превращается в твой кабинет!
– И моя квартальная премия больше не зависит от вашего настроения!
– Хорошо.
– И отдельную полку в офисном холодильнике!
Я понимала, что окончательно обнаглела. Однако во время торга нужно просить больше, чтобы получить желаемое.
– Зоя… – предостерег Иванович, намекая на перебор.
– Я согласна! На работу выйду через две недели.
– Зоя!
– Ладно, через неделю, – пошла на попятный я и уже в дверях опомнилась: – И еще! Я больше никогда не буду заменять актрис!
– Договорились.
– Почему вы такой сговорчивый? – возмутилась я.
– Я соскучился по тому, как ты ворчишь по утрам, Кондратьева, – вдруг по-отечески улыбнулся Иванович. – Заканчивай свои важные дела и возвращайся.
На улице было слякотно. Февраль подходил к концу, в воздухе чувствовалось скорое приближение весны. Зима еще нервничала, пыталась отвоевать время – то сыпала снегом, то колола морозами по ночам. Однако днем совсем раскисала, превращая улицы, проспекты и переулки в непролазные деревенские тракты.
Перейдя дорогу на зеленый сигнал светофора, я вошла в маленькую уютную кофейню. Меня приветствовал переливчатый звон колокольчика, окутали ароматы свежего кофе и сладких булочек.
Елизавета Потаповна сидела за столиком у окна. При моем появлении она поджала накрашенные губы и отвернулась, с преувеличенным вниманием рассматривая непривлекательный вид на оживленную эстакаду.
– Здравствуйте, – поприветствовала я будущую свекровь и, сняв пальто, села напротив.
– Ты непунктуальная.
Покосившись на настенные часы с эмблемой кофейни, я едва сдержала улыбку.
– Я опоздала на две минуты.
– Две минуты потерянного мною времени. – Она сделала крошечный глоток кофе. – Но я тебя позвала не для того, чтобы прививать хорошие манеры.
Надеясь развеять тяжелую атмосферу, я произнесла заговорщицким тоном:
– Говорят, что можно вывезти девушку из провинции, но провинцию из девушки – никогда. Это про меня.
– Ты самокритична, – Елизавета Потаповна одобрительно изогнула брови.
– Я пошутила, – тут же оговорилась я и быстро, пока обидчивая собеседница не подумала оскорбиться, сменила тему разговора: – Так что за важное дело, о котором не должен знать Марк?
– Вот. – Она вытащила из сумки белый конверт и положила на середину стола. – Я решила купить твою благосклонность.
– Вы серьезно? – Глядя на очередную взятку, я не знала, плакать или смеяться.
Я отодвинула конверт к чашке будущей свекрови. Ревнивым взором женщина впилась в колечко с маленьким камушком на моем безымянном пальце. Похоже, даже Елизавета Потаповна больше не могла игнорировать тот факт, что летом мы с Марком планировали сыграть свадьбу.
– Это не деньги. – Она перевернула конверт и вернула на прежнее место.
Сощурившись, я сумела разобрать, что на лицевой части мелким скользящим почерком был указан адресат послания: «Ангелу из снов».
У меня свело желудок от болезненной судороги.
– Когда разбирали студию, то нашли дневники Алеши и это письмо. Мы его не вскрывали.
Я перевела взгляд на собеседницу и вдруг осознала глубину ее потери. Передавая в руки фактически чужого человека письмо, она отнимала у самой себя частицу сына. Возможно, для матери послание создавало впечатление, что Алексей еще жив: дышит, рисует, мыслит, только где-то очень далеко от нее.
