Игорь запел. Один, без Андрея.
Пел про июневые кудри, про сфинксов и джин с тоником, и его голос проникал, продирал до самого основания. Он очень красиво пел, мягко и шершаво. И искрилась в воздухе знакомая со времен лагерной юности, любимая и красивая мелодия, и натягивалось все сильнее и сильнее у меня внутри.
Я поймала себя на том, что подпеваю про себя, что мурашки ползут по моей коже, что отчего-то стало совсем невыносимо. Все хуже и хуже с каждым новым аккордом, с каждым новым пропетым словом.
Зачем пришла? Зачем слушаю и смотрю?
Я ведь смотрю, прячу взгляд за ресницами, скрываю лицо за бокалом и смотрю. На пальцы на струнах, на Алису рядом с ним, на его расслабленное лицо. На эти чертовы скулы и волосы цвета дегтя. И не могу глаз оторвать, вдохнуть не могу.
А он продолжал петь, про девятый вал, про Довлатова, про ревность. Сильным, своим чистым и хриплым шепотом. И отзывалось во мне все на эти звуки, рвалось. И горечь растекалась во рту, пробиваясь сквозь терпкий вкус глинтвейна.
И я… отвернулась. Уперлась локтями в колени, уставилась на воду.
Дыши, Славка. Просто дыши и прекращай дурить. Тебе это не идет, это не твое и не про тебя. Про тебя сталкер и такие как Артем с Ником.
Я фыркнула и улыбнулась.
Собралась, Воронова. Переживешь.
Выдохнула, сделала еще глоток. Оглядела народ, снова фыркнула. Элька оказалась права: «Одиночек не берут на этот ковчег», да? Почти все сидели по парам.
Какая-то новая песня сменила «Джин и тоник», и я перестала вслушиваться в слова, только в интонации. Перестала смотреть в сторону Алисы и Игоря, перестала себя травить.
Досидела до того момента, как закончился в моем бокале глинтвейн, поднялась на ноги.
Как раз в перерыв. Игорь делал глоток из бутылки с водой, Андрей ему что-то говорил, широко улыбаясь, щебетала вместе с ним Алиса.
— Слава? — подняла голову с плеча Сашки Элька напротив меня.
— Я спать, пожалуй, — улыбнулась мягко. — Всем хорошего вечера и спокойной ночи, — взгляд опять скользнул по Ястребу и новенькой. — Ну или неспокойной, — усмехнулась, отворачиваясь и перекидывая ногу через лавочку.
— Ну Сла-а-а-в, — протянула Ирка.
Я только руку вверх подняла, помахав, и пошла к беседке, чтобы оставить там свой пустой бокал, потом свернула на тропинку к себе.
Пока шла к домику, ни о чем не думала. Только дышала ночной прохладой и одуряющими запахами сосен. Здесь правда было хорошо. Тихо. Звуки с озера почти не долетали. И это тоже было хорошо. Снова задумалась о собственном доме.
Думала о нем, пока шла, пока принимала душ, пока снова влезала в одежду и делала себе чай, наслаждаясь процессом и тихим вечером, решив сосредоточиться на них, а не на разочаровании, толкавшемся в груди, отзывающимся ожогами на коже и губах.
Спать еще не хотелось, хотя, скорее всего, это просто шарашил адреналин, а потому я вышла на веранду и устроилась на ступеньках, грея закоченевшие пальцы о кружку, глядя на озеро. От моего домика почти не было видно костров, только воду и отблески на ней, хорошо…
Я закрыла глаза, расслабляя тело, думая о том, что сегодня, наверное, получится даже выспаться, но…
Но стоило поднять веки, как на руке мигнул и завибрировал трекер. Я достала телефон и открыла сообщение не задумываясь, все еще прибывая в неге тишины и чая, и сначала даже не поняла, что увидела.
А потом дернулась. Схватилась за горло.
Потому что воздуха перестало хватать, потому что то, что я прочитала, слишком сильно походило на угрозу, предупреждение, потому что близость сраного сталкера теперь пугала по-настоящему.
«Превет! Ты сегодня ночуешь не дома, Стася? В твоих окнах не горит свет. Где ты? Мама наверняка волнуется. А уж как мне это не нравится… Стася, так не поступают. Снова будешь молчать? Трусишь все-таки? Да?»
Я смотрела на сообщение несколько секунд, на ровные строчки и вымораживающий текст. А потом телефон выпал из рук, я запустила пальцы в волосы и рассмеялась, уткнувшись лбом в колени.
Еще не истерика, но уже близко. Смех почти душил. У каждого свой способ справляться со стрессом — я смеюсь. Это посттравматическое. Так говорил психолог. Он вообще много чего говорил, еще больше слушал. Даже помог.
Началось еще тогда, в детстве. Со временем, конечно, научилась сдерживаться, но иногда прорывалось, как сейчас. Я просто чертовски устала, выгорела и не могла контролировать эмоции. Придушенный хохот, который рвался сквозь стиснутые зубы и плотно сжатые губы, шел откуда-то из живота, раздирая острыми когтями горло и легкие, забивая рот. Он возвращал в прошлое, и от этого хотелось смеяться еще сильнее.
Попытка успокоиться провалилась. Не помогли вдохи и выдохи, не помогли сжатые до боли виски, не помогал чай. Смешки рвались из груди сами собой. Зря я, наверное, сегодня пила. Не надо было. Теперь совсем не могу себя контролировать, пусть и не чувствую опьянения.
— Слава? — раздалось вдруг рядом.
Я подняла голову. Вскинула так резко, что в шее что-то хрустнуло и клацнули зубы.
Чудесно. Только его не хватало.
Рядом стоял Сашка. Хмурился. Почему-то был растрепанным, выглядел взъерошенным. Толстовка расстегнута, футболка белая измята. По кустам что ли продирался?
Я махнула заму рукой, и новый смешок вырвался из горла. На скулеж походил.
— Слав? — он подошел. Медленно, осторожно. Опустился рядом со мной на ступеньки крыльца. Еще осторожнее положил руки на плечи.
А я продолжала хохотать.
Потому что это… Это было совсем невыносимо.
— Что с тобой происходит, Слав?
Я только головой дернула, опять прижала ладони ко рту, пытаясь затолкать этот колючий хохот обратно.
Не могу говорить…
Да и что я ему скажу? У меня истерика? Мне кажется, надо полежать в больничке, нервную систему поправить? О, да-а-а! Чудесный вариант…
— Чем тебе помочь? — не желал сдаваться зам. Он говорил тихо, беспокоился и сжимал мои плечи. Не гладил по спине, не пробовал коснуться волос или запястий, просто плечи.
Все правильно. Только…
Я снова замотала головой.
Смогла к нему повернуться рывком, уткнулась лбом в плечо и продолжила захлебываться смехом. Выталкивать из себя этот странный, нездоровый хохот. Как будто дрянь какую-то сплевывала. Каждый следующий смешок был все более болезненным и громким. Через какое-то время перешел во всхлипы, потом в икоту, сменился в итоге частым и драным дыханием. Истерика сошла на нет. Смешки просто закончились. Окончательно меня перестало колотить правда только, когда Сашка все же напоил уже остывшим чаем. Впихнул в руки кружку, заставил сделать несколько глотков.
— Отпусти меня, — попросила, спустя какое-то время. Мне было неуютно вот так. Было стыдно. Так стыдно, что горели даже уши. За истерику эту, за то, что Сашка со мной нянчился, хотя наверняка пришел сюда не за этим, наверняка у него сегодня были дела поинтереснее, чем сидеть здесь со мной, терпеть это…
— Слав…
— Все в порядке, Саш. Я успокоилась, — улыбнулась теперь нормально, пробуя выпутаться. Зам не пускал. — Честно успокоилась. Честное тестерское.
Он вздохнул и руки все же разжал, а я села ровнее. Вцепилась пальцами в почти пустую чашку, уставилась на деревья, отворачиваясь от Савельева.
Ветер изменился, и от озера потянуло костром, были слышны голоса. Правда, звуков гитары я не слышала. Может и к лучшему.
А, нет. Просчет… Вот и новые переливы. Песню не узнала, но мелодия, обрывки, которые долетали теперь сюда, казались отчего-то знакомыми. И сознание уцепилось за них. Я пробовала понять, что же играют. Это явно лучше, чем самоанализ и самоедство.
— Что происходит, Слав? — тихо спросил Сашка, когда мне показалось, что еще чуть-чуть и я узнаю песню.
Черт!
Я вздохнула, невольно поежилась и отодвинулась от зама на несколько сантиметров.
— Просто устала. Неделя выдалась тяжелой, и как-то… Навалилось все, в общем, — развела руками. На какие-то жалкие секунды между нами воцарилась тишина.
