Сердце у Кати рухнуло вниз.
Антон всего на мгновенье отвлекся, и тут мерзкий дух, мелькнув перед его лицом, вошел в его грудь, будто в масло. Прошил насквозь.
– Антон! – в ужасе выдохнула Катя, шагнув к нему ближе.
В следующее мгновенье Антон осел, будто растворяясь в распахнувшейся за его спиной тьме.
– Берегись! – Неистовый, заглушающий все прочие звуки крик заставил замереть и духов черного морока, и подростков.
А из-за черных нефритовых колонн метнулась огненная лента. Рассекла напряженный воздух, разрослась, раскручиваясь огненным лассо под куполом. С утробным стоном набрала обороты, а вместе с тем и силу, и яркость. Повинуясь чьей-то невидимой руке, лента метнулась к нависшим над ребятами жутким черным силуэтам и, резко затерявшись в их толпе, принялась рассекать духов надвое.
Словно испуганные кошки, духи бросились по нефритовым стенам ввысь, теряясь где-то в сводах. Оставшаяся часть, будто озверев, неистово взвыла и обрушилась на головы подростков.
– Кажись… помирать… сегодня-таки… придется, – с трудом выговаривая слова, обронил измученный борьбой Истр.
Олеб хотел пристыдить друга, да, подумав, согласился с ним.
Он слышал, как рядом с ним сражается Енисея, покосился на ее раскрасневшееся лицо: девушка, плотно сомкнув губы, крошила черные силуэты, те опадали к ее ногам угольной пылью.
– Убейте же их! – крикнула Мара: все это время она с раздражением наблюдала за стычкой.
Ярослава бросила взгляд на пол и обмерла. Между каменных плит просачивалась густая, словно ртуть, субстанция. Живая, она вздыбливалась, пульсировала и, поднимаясь, собиралась в некое подобие человека.
– Нараат, – одновременно прошептали Ярослава и Истр, вспоминая жуткое создание, слугу ночи, которого вызвали из бездны англяне во время недавней игры в Шорохи. От одного вида на густую бурлящую жижу пробирало до костей.
Могиня и Велимудр наконец достигли ребят.
– Бегите! – кричал им все тот же голос из-за колонн.
– Ирмина, – прошептала ошеломленная Могиня.
Но воспользоваться советом сестры уже не могла – Нараат бросился на нее подобно голодному зверю, обхватил сзади за плечи и потянул к себе. Могиня бросала в него – туда, где должно было быть лицо жуткого создания, – всполохи темного морока, серые языки трепетали под ее пальцами. Нараат уворачивался от них, смыкая на горле Могини склизкие пальцы.
– Вы никуда не уйдете отсюда, – заливалась Мара злорадным хохотом, – вы теперь все здесь сгинете!
Посох в руках Кати дернулся, словно собирался убежать, – девочка крепче перехватила его, и он замер.
Разрывая плотное покрывало окружившей подростков ночи, откуда-то сверху заструился мягкий голубоватый свет. Скользнув по маслянисто-черным бокам Нараата, ужалил его. Тот в одно мгновение сжался и растекся грязной лужицей у ног Могини. Женщина, упершись руками в колени, тяжело дышала. Ее подхватил Велимудр, отвел дальше от того, что осталось от Нараата.
– Ну, полноте, Мара, – донеслось из глубины посоха. Приятный мелодичный женский голос.
Ребята переглянулись. Тяжело дыша, Енисея опустила меч, оперлась на него, стараясь использовать возникшую передышку, чтобы восстановить силы. Ее примеру последовали Олеб и Истр.
– Неужто Берендей что придумал? – шепотом спросила Ярушка, наклонившись к Катиному уху.
Та только пожала плечами. Самой бы хотелось знать, что происходит.
Голос, лившийся из посоха, продолжал:
– Почто ты гостей своих неволишь? Почто закон нарушаешь?
В тонком лунном свете, исходившем из посоха, словно в проекторе, появилась стройная женская фигура, источавшая тепло и ароматы весны. Осторожно ступая по тонкому лучу, неторопливо спустилась по нему, замерла у основания трона.
Катя застыла.
– Мама?
Женщина оглянулась и подмигнула ей.
Глава 26
Макошь
– Какие нежданные гости! – воскликнула Мара. – Такое впечатление, что у меня не неприступный дворец, а проходной двор какой-то! То дети прибегают, то их бешеные родственнички. Теперь вот и ты, царица, пожаловала. Зачем, кстати?
Мирослава улыбнулась:
– И я рада тебя видеть.
Мара с шумом опустилась на трон. Нежно-голубой кинжал бережно положила себе на колени. Залюбовалась темными бликами на каменном ноже.
Черные духи, зависшие было над ребятами, Могиней и Велимудром, постепенно осели, расступившись. Медленно отошли к колоннам, растворившись в их нефритовой черноте.
– Ну, полно тебе дуться, – снова примирительно улыбнулась Мирослава. – Я к тебе, собственно говоря, по делу.
Мара фыркнула, закатила глаза. Жемчужно-белый наряд покрылся прозрачной пеленой серебра, по вороту появилась мягкая опушка.
– Кто бы сомневался, – пробормотала, нахмурившись. Однако, взглянув на Макошь, язвительно добавила: – Я вся внимание.
Мирослава, источавшая мягкое и теплое сияние, подхватила лившийся из посоха луч, словно кисею, и подбросила в воздухе. В одно мгновение сияние приобрело плотность, став осязаемым полупрозрачным креслом. А в следующую секунду оно стало плотнее, превратившись в настоящий трон. Неспешно опустившись на него, Мирослава расправила складки роскошного жемчужно-белого платья.
Мара поежилась.
– Да нет, Мара, – спокойно проговорила Макошь, – это я вся внимание, это я тебя слушаю.
Мара замерла. Ее светлые глаза, то холоднонадменные, то гневно искрящиеся, светились любопытством. Легкая улыбка скользнула по ее губам, на миг оживив лицо, сделав его привлекательным.
Она чуть подалась вперед, приглядываясь к Мирославе.
– Я вот все думаю, царица, здорова ли ты, – поинтересовалась она, – на вид ты как-то бледна. Вот и глупости говоришь… Так здорова ли ты, голубушка?
Макошь всплеснула руками:
– Да, воистину, ты добра и великодушна, так интересуешься мной. Право слово, тронута. – Катя и ребята, замершие за ее троном, переглянулись. – Твоими молитвами я здорова, царица.
Макошь замолчала. Игривая улыбка медленно таяла на ее лице, глаза приобрели жесткость, а в голосе появились металлические нотки, от которых даже у Кати пробежали мурашки по спине.
– Да только не надоело ли тебе, царица, дурака валять? – поинтересовалась Макошь. – Негоже тебе примерять на себя шутовской наряд.
– С тебя пример беру, – в том же тоне парировала Мара. Она распрямила плечи, гордо вскинула голову: – Чего явилась, сказывай!
Мирослава рассеянно постучала пальцами по резному подлокотнику, выбив из него сноп ярко-синих искр.
– Ты созвала судилище, я и явилась… – сдержанно отозвалась она.
Катя взглянула на Ярушку. Васильково-синие глаза подруги горели, на щеках алел румянец. Она словно губка впитывала каждое движение, каждый взгляд Макоши; приоткрыв рот, следила за каждым ее движением.
Мара откинулась на спинку трона. Посмотрела холодно на притихших подростков.
– Созвала, – кивнула она, сверкнув глазами. – Право имею.
– …А еще расправу учинить решила без суда и следствия. – Голос Мирославы стал тише и жестче одновременно.
– Не пойму, тебе-то какое до того дело? – Мара поморщилась, погладила лежавший на коленях клинок.
– А такое, – громоподобно разразилась Макошь, – что под твое судилище незаконное подпала моя кровь и моя плоть.
Мара отмахнулась:
– Твою дочь я давно отпустила. Я думала, она уже на пути домой. Ан нет, сама ко мне в гости пожаловала, да еще и друзей притащила. Шум тут у меня подняли… Прислужников моих побеспокоили. По покоям моим шастали… Тревожусь, не украли ли чего, кроме ножика вот этого…
Катя вспыхнула:
– Да как ты смеешь!
– Ничего мы не трогали, – отчетливо проговорил Истр, – а нож ты сама непонятно где обронила, царица.
Мара даже бровью не повела, будто и не услышала его, и продолжила язвительно:
– …Так что кровинушку твою никто не обижает.
Мара выглядела очень довольной собой: удачно получилось, в самом деле, что эта глупая девчонка сбежала из подвала. Сейчас бы конфуз вышел: мамаша за ней явилась, а та в подвале замерзла.
