силуэты, но все ее попытки были сродни попыткам унести в ладонях озеро.
Однажды, когда миссис Хаксли поехала навестить кузину и некому было запретить ей, Оливия расстелила на лужайке плед и загорала в саду, вытянувшись в струнку под лучами полуденного солнца. Пока никто не видел, она сняла чулки и покачивала в воздухе босыми ступнями из стороны в сторону. Она почти начала проваливаться в сон, когда ее накрыла тень, и, потревоженная, Оливия резко села и обнаружила перед собой незнакомку.
Это была пожилая женщина, несмотря на жару, одетая в несколько слоев пестрых лохмотьев, с цыганской косынкой на голове и фартуком на талии. Через плечо у нее висел мешочек для вязания, из которого торчали спицы. Лицо у незнакомки было смуглое и морщинистое, точно сушеный абрикос. Карие глаза смотрели пытливо и ласково.
Оливия встрепенулась. Лицо показалось ей знакомым, но она не могла вспомнить, где его видела. Должно быть, это была одна из тех цыганок, которые пристают на субботних базарах с гаданиями, или попрошаек, поджидающих у церкви после воскресной мессы.
— Кто вы такая? Кто вас впустил? — строго спросила Оливия, нахмурив брови.
Старуха добродушно улыбнулась:
— А ты не помнишь, голуба? Мы уже встречались раньше, пять лун тому назад. Ты не проводишь меня вон к той скамеечке, в тени? В мои годы вредно много бывать на солнце.
— Я не помню, простите, — резко ответила Оливия.
— Это ничего-ничего, — успокаивающе протянула старуха, беря ее под локоть неожиданно цепкими и сильными пальцами. — Вон к той скамеечке, что под метелками гортензий. Ох, и люблю я эти цветы — они одни из самых долговечных, зацветают рано и держатся почти до первых заморозков.
— Так кто вы такая? Вы так и не ответили на мой вопрос, — спросила Оливия, но уже менее напряженно. Она не чувствовала ни угрозы, ни досады — происходящее она находила забавным, а старушка, которая была одета как нищенка, но держалась с достоинством королевы, разожгла в ней любопытство. Оливия предвкушала, что сейчас хорошенько повеселится, а потом, если получится, привлечет еще и близняшек — вот будет потеха! Она послушно подвела незнакомку к скамейке, а сама встала рядом.
— О, моя дорогая, я надеюсь, что могу называть себя твоим другом, — серьезно сказала та, доставая из мешочка вязанье. — Ты родилась под моим покровительством, и последние одиннадцать лет я особенно внимательно следила за твоей судьбой и опекала тебя в надежде, что ты сумеешь справиться со своей бедой. Твое сердце так рано стало сухим и хрупким… печальное сердце, не узнавшее любви, только горе.
— Горе? Какое еще горе? — насмешливо спросила Оливия.
Вот так гостья! Полоумная старуха, незаметно для домашних прокравшаяся в их сад через черный ход. И что она себе вообразила? Болтает какие-то несусветные небылицы.
Гостья покачала головой, глядя на нее с жалостью во взгляде:
— Ты забыла. Ты все забыла, Лив. Ты забыла свой путь, свой поступок, свою жертву. Ты забыла себя. Он, конечно, хотел как лучше, думал, что поможет тебе вернуться к началу и сохранить счастье, но глупец ничего не понимает в людях. Нельзя запечатать кусочки души, как и нельзя навеки заморозить сердце, — пробормотала она себе под нос, углубляясь в вязание.
— Кто? О чем вы говорите? И откуда вам известно мое имя?
Оливии стало не по себе. Она переступила с ноги на ногу, чувствуя под босыми ступнями колкость травы — здесь, в тени кустарника, она была прохладной.
Близоруко щурясь, старушка смотрела на вращающиеся спицы, будто забыв о ней, а потом вдруг резко подняла голову и отчетливо сказала:
— Я могу вернуть тебе память, Лив. Правда, я до сих пор не до конца уверена, стоит ли.
— Вернуть память?
Что-то словно запульсировало в голове у Оливии, перед глазами помутнело, ее накрыл жар, на лице выступил пот. «Не надо было столько лежать на солнце», — с запоздалым сожалением подумала она, хватаясь за спинку скамейки, чтобы не упасть.
Азалии пурпурные, будто написанные кровью, и снежные хлопья. Кислый привкус во рту… шампанское? Гулко стучит сердце. Мужчина во фраке — лицо знакомое, но она почти уверена, что никогда его не встречала. Ей нельзя его отпускать, этого незнакомца, во что бы то ни стало нельзя дать ему уйти. Но он все равно исчезает, будто сделанный не из плоти и крови, а из холодного эфира и северного ветра. И ее сердце сжимает отчаяние, а из груди наружу рвется крик… Как ярко светит солнце. Гости смеются, слуга подливает ей в бокал охлажденного шампанского, она танцует с викарием, и она безмятежна и счастлива: свадьба сестры в самом разгаре, и у Оливии самое красивое платье.
Оливия помотала головой:
— Что?.. Что это было?
Над ней с сочувствующим видом склонилась старушка. Она помогла ей подняться и заботливо усадила на скамейку. Из широких рукавов накидки гостья вынула клюквенную пастилу и положила ее Оливии в рот. Та молча прожевала тающее кисловатое суфле, чувствуя как поникший шарик гортензии за спиной щекочет ей шею, и к ней медленно вернулись силы.
— Я что-то забыла, да? — наконец тихо спросила Оливия. — Там был человек… Вы о нем говорили?
— Ты видишь сны, Лив, правда? — доверительным шепотом сказала старуха. — Они тебя тревожат. Это твое сердце жаждет воскресить память. Я могу вырезать из твоего сердца запечатанную часть и связать новую, и ты больше никогда не увидишь кошмаров, — она положила свою сухую ладонь ей на руку. — Или, как я уже сказала, в моей власти вернуть тебе память и тогда весь путь, пройденный тобой, окажется как на ладони. Но должна предупредить: вместе с памятью придет и боль, и к старой, почти зажившей ране добавится новая, слишком свежая. Она будет кровоточить, эта рана, много лун пройдет, прежде чем она затянется, много слез омоет ее, прежде чем их соль перестанет ощущаться. Рана временно лишит тебя сна, покоя и счастья. Возможно, — прищурилась старушка, — тебе, действительно, лучше выбрать неведение и безмятежность.
Оливия поколебалась с минуту. Солнце начало клониться к закату, и по саду протянулись тени. Их дом из коричневого кирпича казался огромной буханкой хлеба, которую только что вынули из печи.
— Я хочу помнить, — наконец, дернув головой, сказала она. — Я хочу знать, кто я. И если в моей жизни произошли события, которые заставят меня страдать, значит, так нужно.
— Это твой выбор, — кивнула гостья.
Оливии показалось, она произнесла это с одобрением. Гостья приложила свою прохладную ладонь к ее раскаленному лбу, и Оливия задрожала. Она вновь увидела Колдфилд, она почувствовала дуновение ветра,
