хочешь сказать?
И до того захотелось в заступу брата что сказать — но слов не находилось.
— Был, — сухо подтвердил Радим. — Он Сердце тоже искал, но с другой стороны. А там, как нашёл бы, хотел Борилу убить. Отцу он верен своему был. Да не тому, кто его вырастил. Кровь сильнее оказалась. Но я тогда молод был совсем, без хитрости. Вот меня и поймали. Пырнули пару раз ножом, но я вы вернулся, сбежал в лес. А там Димина меня нашла.
— Отец говорил, что ты погиб.
— Это тебе он так сказал, видно. И родичам моим. А что он ещё мог, если я пропал? А после Димина меня к себе привязала. Окаянная баба.
Елица опустилась взор в сияющую реку, да словно света не видела больше. Братец, в котором она всегда души не чаяла, заботливый и весёлый, на деле нёс в себе умыслы вовсе не добрые. Не за них ли покарали его Боги? За то, что предал того, кто воспитывал его и любил, как родного, за то, что смерти ему пожелал.
— Я не хочу винить никого и ни в чём больше, Еля, — Радим опасливо покосился на неё, видно, гадая, что она дальше делать станет. — Что было, то прошло давно. Но я рад, что мы снова встретились. Что Пряха привела тебя сюда. Как бы то ни было.
Елица покивала бездумно, едва разбирая, что он говорит.
— Иди, Радим. Мне подумать о многом надо.
Он и вдохнул было — что-то ещё сказать — да встал, но замер на месте, вмиг напрягшись. Послышались шаги тихие. Треснула ветка. Елица вздрогнула и обернулась, кажется, поспешно слишком, и слёзы, всё ж на глаза выступившие, утёрла. Леден стоял на полянке тайной, оглядывая Радима спокойно, кажется, но и с угрозой, едва заметной в его непоколебимом взоре. Её она научилась распознавать быстро.
— Может, к обедне всё ж придёшь, Еля? Тебе силы сейчас нужны — выздоравливать. Боянка всё приготовила уж, — проговорил, роняя каждое слово веско и чётко, но глядя при этом по-прежнему, на Радима.
Тот хмыкнул негромко, смерив взглядом сначала его, а после и Елицу, которая так на траве и сидела ещё. После снова на княжича посмотрел.
— Да уж. Долго меня не было. И правда. Теперь и враги у нас за друзей, видно, — сказал и прочь пошёл, как его и попросили.
Елица проводила взглядом мужа, пока не поглотила его зелень солнечная, которой пропитан был весь лесной воздух, словно соком травяным. Думала, Леден тоже уйдёт, но он остался на месте, глядя на неё пристально и обеспокоенно немного.
— Что он сказал тебе?
Елица встала, отряхивая подол, пытаясь время потянуть и успеть сообразить, что ему рассказать. И в груди словно колесо мельничное закрутилось: от мыслей всех, от знания нового о том, что Отрад в себе нёс. Хоть и минуло всё. Перестало даже значение иметь, как погиб он. От рук, получается, своих же братьев. Стоит ли им знать?
Она подняла взгляд на Ледена и подошла неспешно, решив, что ничего говорить ему не станет пока. Самой бы осмыслить.
— Ничего, что было бы тебе интересно, княжич.
Тот хмыкнул тихо: наверное, не поверил.
— Дело ваше, конечно. Да только… Тяжко это, Елица, — он приблизился ещё на пару шагов. — Но решать тебе, верно, придётся: с мужем своим жизнь проживать или на сватовство раннее Чаяна ответить. Он тоже мается. Разве не видишь?
— Чаяну я ничего не обещала, — Елица поджала губы, чтобы не сказать чего ещё резкого. Но продолжила: — А Радиму обещала, когда стояла с ним вместе в святилище, клятвы давала.
— Значит, верни обручье, не дури голову! — Леден нахмурился пуще.
— Сам он себе голову задурил! — попыталась защититься Елица. — Так чего ж ты меня винишь? Сам-то…
— Что я?
— Целовал меня зачем? Там, на капище, — аж качнуло землю под ногами его нарочитое недоумение. — Думаешь, забыла?
И так хотелось ответ честный услышать. Открытый — хоть раз. Ведь первое, что она вспомнила, как очнулась вчера — это ощущение его губ на своих, будто вплавилось оно в кожу. Ни разу она такого не проживала, хоть и целовали её, конечно, не раз волею судьбы разные мужчины. Да тут всё по-другому было. Страшно — потому как она и умереть была готова в тот миг. Лишь бы так.
— Мне показалось, что это было нужно. Тебе. И мне тоже.
Леден смотрел сверху вниз, хмуря брови, и по лицу его первый раз блуждала гримаса мучения. Словно всё, что творилось сейчас в мыслях, терзало его очень долго. Елица стояла перед ним, теребя пуговицу на вороте, дыхание сбилось давно — не от обиды на резкость его или слова почти безразличные — а от волнения. И желания непреодолимого немедленно сделать шаг к нему. Хоть полшага — и будь, что будет. Но она не успела — княжич качнулся навстречу первым. Склонил голову — и губы его, прохладные, словно после купания в реке, разомкнули губы Елицы, мягко, но и уверенно тоже. И она не стала противиться. Придвинулась ближе, провела пальцами по тыльным сторонам ладоней его, широких, привыкших к оружию. И захотелось так вдруг ощутить их на спине, на бёдрах, чтобы сжимали крепко, стискивали жадно. Леден обхватил её кольцом рук, притиснув к себе. Напором горячим прошёлся к плечам, чудом минуя перевязанный порез. Дыханием — по скуле и подбородку, едва касаясь кожи. Так, что внутри всё затомилось, словно в котле накрытом. Елица обвила его шею руками, мягко надавливая кончиками пальцев на кожу и не решаясь ещё скользнуть под ворот. А Леден вновь поцеловал её, лаская языком, проникая всё глубже, всё яростнее. А после вдруг прянул назад, выпуская из объятий.
Елица так и замерла на миг, ещё не открыв глаз, ещё чувствуя всего его под ладонями. Вкус его губ и то, как вздымается грудь широкая, прижимаясь к ней. Она разомкнула веки: Леден стоял, отвернувшись, приложив ладонь ко лбу.
— Мне тоже непросто, Еля. Но я не хочу. Чтобы тебе было плохо, — проговорил глухо. — А так будет. Рано или поздно. Как вчера случилось.
Он провёл рукой по лицу. Словно морок сбрасывал. Да и Елице сейчас казалось, что волшба на ней, чары неведомые, от которых и хорошо несказанно, и худо так, что хочется в
