ни твоей репутации.
Как глупо зацикливаться на этом. Разве я не говорила ему сегодня утром, что принадлежу только самой себе?
– Я не твоя.
– Кольцо на твоем пальце говорит обратное.
Я почти забыла о кольце. Нет, неправда. Я ощущаю его тяжесть, будто оно весит больше, чем это возможно. Каждый раз, когда оно вертится на пальце, а бриллиант отражает свет, вспоминаю, что мы сделали.
Но кольцу не сравниться с прекрасным лицом Эроса. Не могу отвести от него взгляд.
– Следуя этой логике, кольцо на твоем пальце означает, что ты мой.
– Да. – Кажется, что он этим очень доволен. – Я твой, Психея. Что ты будешь делать со мной?
Разумнее всего было бы закрыть этот вопрос. Напомнить, что мы не станем прыгать в постель при первой же возможности. Что этот брак заключен только потому, что моя жизнь оказалась поставлена на карту. Но сложно помнить об этом, сидя на этом диване в маленьком баре, в который Эрос привел меня, потому что ему нравится это место. Потому что здесь он чувствует себя в безопасности.
– Ты приводишь сюда всех любовников? – Я бросаю слова, словно дротики, отчаянно пытаясь создать между нами эмоциональную дистанцию.
Он не отстраняется.
– Я никого сюда не привожу. Во всяком случае, так. Иногда Елена и Гермес приходят выпить со мной, и Персей таскался с нами, когда мы были младше, но как я уже сказал, это… – Эрос отводит взгляд, осматривая зал со странным выражением лица. – Это безопасное место. Настолько безопасное, насколько возможно в Олимпе.
Слежу за его взглядом, и чувство вины сжимает мне горло своими липкими лапами. Замечаю, что на нас наведены три телефона.
– Прости.
– За что?
– Не думаю, что тебя здесь раньше фотографировали, а теперь это происходит, и все потому что ты со мной.
Его губы слегка изгибаются в улыбке.
– Я знал, что так случится, когда выбирал это место. Тут не за что извиняться.
Но чувство вины во мне не утихает, а становится сильнее.
– Наверняка у тебя не так много безопасных мест в городе, чтобы ты мог позволить себе лишиться одного из них.
Его улыбка гаснет. Он всматривается в мое лицо.
– Ты волнуешься? За меня?
– Да. – Не могу отвести взгляд, не могу разрушить крепнущую интимность момента. Думала, знаю, что происходит, но теперь не уверена.
– Понимаю, как утомительно всегда быть настороже, а это и правда особенное место, которое позволяет расслабиться за пределами дома. Ты не должен был жертвовать им. Не ради этого. Не ради меня.
Эрос обхватывает ладонью мою щеку и проводит пальцем по скуле.
– Ты действительно за меня волнуешься.
Не понимаю, почему он не волнуется. Я могу по пальцам одной руки пересчитать места, в которых могу быть самой собой. Лишиться одного из них было бы ужасно.
– Прости. Если бы я поняла…
– Психея. – Он опускает ладонь мне на плечо. Прикосновение невесомое, но в то же время властное. – Находясь здесь, я не лишаю себя возможности прийти сюда снова. Тебе не за что себя корить.
Как он может не понимать последствия? Я облизываю губы, пытаясь придумать, как ему объяснить.
– Как только эти фотографии будут опубликованы, ты дашь Верхнему городу то, что он любит больше всего, – что-то новенькое. Люди слетятся в этот бар, большинство из них – в надежде пообщаться с тобой или твоим ближайшим окружением. Этот бар станет новой точкой притяжения, а значит, изменится атмосфера этого места. – Я уже видела, как такое происходило раньше. И была тому причиной.
Он пожимает плечами.
– Вечно это не продлится, зато принесет «Вакханкам» дополнительный доход. А через несколько месяцев, когда все поймут, что я не сижу на этом диване, как тигр в клетке, то оставят бар. – Он наклоняется ближе и смотрит на меня так, будто я его забавляю. – Это случится быстрее, если нас будут часто видеть где-то еще.
– Но…
– После этого, когда мы придем сюда в следующий раз, никто не обратит на нас внимания. – Он останавливает мои возражения. – Я не единственный считаю это место безопасным пространством. Актерам и сотрудникам театра не понравится наплыв людей, прикидывающихся туристами, и они перестанут публиковать фотографии. Так что в дальнейшем это место станет еще безопаснее.
Я уступаю его доводам и позволяю успокоить меня. Его слова не лишены смысла, когда он говорит так. Медленно чувство вины угасает.
– Понимаю.
– Мне нравится, что ты беспокоишься обо мне.
Я влипла. Будь он мне безразличен, мне не было бы дела до того, что одно из его убежищ оказалось рассекреченным. Предполагается, что он мой враг, а значит, это только к лучшему и не должно вызывать у меня чувства вины. Я отстраняюсь, но он обнимает меня чуть крепче. Проглатываю ком в горле, пытаясь убедить себя, что мой пульс участился от страха, но знаю правду. Это из-за желания. Боги, похоже, все, что делает Эрос, заставляет меня хотеть его еще сильнее. И этот жест, конечно, тоже.
Облизываю губы, мучительно осознавая, что он пристально следит за этим движением. Мне нужно отдалиться от него, и как можно скорее. Если он не даст мне отстраниться физически, тогда придется сделать это с помощью слов.
– Я не беспокоюсь о тебе. Мне вообще нет до тебя дела.
– Лгунья. – Он наклоняется и касается губами моих губ. – А теперь поцелуй своего мужа как следует. И раз тебе нет до меня дела, то не составит труда держать себя в руках.
Вот мерзавец.
Все внутри рычит от брошенного мне вызова, заглушая тихий голос, который нашептывает, что эта идея еще более неразумна, чем брак с Эросом. Я хватаю его за рубашку и, дернув на себя, прижимаюсь к его губам. Поцелуй лишен мягкости. Этот поцелуй – поле битвы. Эрос стремится победить, но я отказываюсь подчиняться. Его ход, мой ход, мой, мой. Окружающие звуки стихают из-за шума в ушах. Зал будто исчезает. Остается только Эрос, привкус вина на его языке и ощущение его тела, прижатого к моему. Недостаточно. Совсем мало.
Кто-то прокашливается и заставляет меня отпрянуть. Судя по тому, как пылает лицо, я раскраснелась, но страсть испаряется, как только понимаю, кто стоит возле нашего столика.
Афродита.
Выглядит она как всегда безупречно, гладкие светлые волосы идеальными волнами спадают по плечам, неброский макияж сделан профессионально. Она улыбается нам, но улыбка на ее алых губах не касается голубых глаз. Странно, никогда не замечала, что у них с Эросом одинаковые холодные голубые глаза. Разница только в том, что в глазах Афродиты никогда не бывает тепла.
Что
