тяжелые кандалы. Было ясно, что она не может оказать сопротивление. Рот был завязан толстой бичёвкой. Из-под которой она, хрипя и извиваясь, пыталась выкрикивать ругательства. Несмотря на то, что она была полностью обезврежена, исходящие от неё волны гнева всё равно пугали. Вавила достал металлическую палку, просунул в щель между дверцей клетки и прутьями, зацепил её за крюк на ошейнике и только затем открыл её. Вытащив с помощью этого жестокого приспособления извивающуюся жертву, он хвастливо продемонстрировал свою пленницу подмастерьям.
— Смотрите! Може статься никогда поболе и не увидите настоящую невру!
Фигура выпрямилась, женщина была высокой, чуть ниже Вавилы ростом, имея тело атлета и голову старицы, она производила потрясающее впечатление. Ян и Глеб во все глаза уставились на неё. Она же смотрела на Вавилу, будто надеясь испепелить его своим ледяным взором.
— Кто такая невра? — не сдержав любопытства, озвучил Глеб мучающий его вопрос.
— Древние ведуньи-оборотни, как звери живущие в лесах и болотах. И думающие, что они самые сильные. Но неееет! Теперь власть в городах, чай скручу тебя, тварюху, в бараний рог. А нече сидеть да колдовать у своих костров. Костры потушим. А силу вашу себе заберём, — споря с невидимым оппонентом, горделиво вещал Вавила.
Но его похвальба не сломила волю несчастной невры. Она продолжила брыкаться. На её пальцах отросли длинные белые острые ногти, и Глеб чувствовал, как она хочет вцепиться ими в горло Вавилы, дабы разорвать его.
Теперь стало ясно назначение хитроумного приспособления. Вавила болезненным тычками уложил невру на него, закрепив её голову и все конечности в проклятых замках. А затем, убедившись, что она полностью обездвижена, он зажёг свечи и начал свой отвратительный ритуал. Глеб и Ян были призваны ему ассистировать, поэтому несмотря на брезгливость и простой человеческий страх, они наблюдали, как с холодным расчётом, под чтение заклинаний, их хозяин тонким, изогнутым лезвием вскрывает ей грудную клетку, где бьётся тёмно-бордовое влажное сердце… Голос Вавилы убыстрялся, сливаясь в одну бесконечную мелодию. Глеб и Ян только успевали подавать ему то, что он требовал. Казалось, что его жертва впала в забытье. Но это была иллюзия, судорога прошла в её теле, позвоночник выгнулся в дугу, и она ухитрилась выплюнуть перегрызенную веревку-кляп, сдерживавший её крики и откусила часть собственного языка, проглотив ставший лишним кусок мяса. Потоком хлынула кровь, орошая все во круг. Набрав полный рот бурлящей пенящейся красной жижи, невра выплюнула её в лицо растерявшегося Вавилы. Два подмастерья, впав в ступор, взирали, как кровь ведуньи попав на их мастера, становится тягучей массой и как глина залепляет ему рот и глаза. Пока тот пытался избавиться от этой вязкой болотистой субстанции, невра приподняла голову и чистым голосом произнесла:
— Я, Апьяя, первая из чернолесских невр славных племён скифов и наследующих их первых славян, пред ликом последнего мгновения, равного сией моей жизни от первого вдоха до последнего проклятия, по доброй воле передаю мою истинную силу двум отрокам, стоящим предо мной, — её голос лился, напоминая чистую первобытную музыку.
Еле заметным движением она подманила изумленных юношей. Повинуясь не столько личной воле, сколько гипнотическому трансу, с разных сторон они приблизились к столу и коснулись её ладоней. Невероятно выгнув запястье, она чиркнула когтем по их указательным пальцем, не раня глубоко, а лишь царапая кожу. На этом месте уже через несколько мгновений начал формироваться изящный и страшный узор: гибкая лоза с острыми шипами.
Но парни лишь потом его увидят. Сейчас им было не до этого: древняя старуха начала трансформироваться в дикое животное. Её ладное белоснежное тело покрылось густой длинной шерстью, голова вытянулась в волчую морду, уши острыми треугольниками поднялись на макушку, а руки и ноги превратились в здоровенные лапы. Она зарычала, пытаясь вырваться из своих оков, но Вавила уже избавился от топи в глазах, он схватил огромный тесак и отсёк волчью голову.
На столе лежало мертвое тело волчицы с разодранной грудной клеткой. Оно больше не двигалось. Её серебристая шерсть красиво и печально алела в свечном сияние. На полу лежала голова бездыханной старухи. Рот был обезображен последним заклятьем неминуемой кары. А в остановившихся навечно зрачках блестели негаснущие синие угли-сапфиры.
— Нееееет! Мрааазь! Гнидаааа! — заорал Вавила, осознавая, что столько усилий пошли прахом.
Его мечте высушить невру, забрав себе её силу, не суждено сбыться. Он был так зол, что не видел, что два его подмастерье упали навзничь. По их телам прошли волнами несколько конвульсий, а затем помощники потеряли сознание.
После того что произошло Глеб беспробудно проспал двое суток. Проснувшись, а точнее очнувшись и как будто бы ударившись макушкой о реальность, сел. Во всех мышцах чувствовалась боль, как после тяжелого труда. Вставать не хотелось. Наконец понял, что уже несколько минут взирает на дверной косяк. Поразительно, но теперь он видел не просто изысканно вырезанный, но слегка поблекший дубовый изразец. Перед ним был лабиринт годичных колец: вот деревце тонкое, колышущиеся на ветру. А вот оно уже набрало силу, расправив ветки. Еще несколько десятилетий, и дуб величественно взирает по сторонам, отбрасывая широкую тень. Глеб чувствовал его страх, когда у ствола занёсся топор, ощущал адреналин дровосека и вдохновение краснодеревщика, слышал тонкий писк, невидимых древорточецев, затаившихся между стеной и пластиной. Вся эта картина обрушилась на него одновременно. Прошлым, настоящим и будущем. Парень протёр глаза. Он точно знал, что справа, на тумбочке Аглая поставила ему кувшин с водой. Старая служанка волнуясь, что хлопчик так долго не просыпается, заглядывала, чтобы проверить его дыхание. Сейчас, спустя двенадцать часов он видел её шаги, которые прошли мимо него… Плеснув холодной воды в лицо, поморщился. Все ощущения изменились они стали острее, объёмнее, сложнее. Но голод был таким же как и всегда: остервенелым и немедленно требующим топлива, поэтому спустился в столовую, где застал Яна, тот наоборот выглядел так, будто не мог сомкнуть глаз. Оба понимали, что стали свидетелями не просто чего-то ужасного. Они стали свидетелям самого рождения ужаса.
— У тебя тоже также? Ощущение, что сходишь с ума? — Ян первый разбил молчание.
— Не знаю, скорее, как будто бы я наконец-то в него вошел, — доедая второй кусок рыбного пирога ответил Глеб.
Он ел остервенело, никак не мог насытиться. В желудке словно разверзлась гигантская яма, втягивающая в себя энергию.
— Всё такое отчетливое, яркое… Знаешь, как будто раньше спал. А теперь проснулся и увидел, где я на самом деле нахожусь, — он даже сам удивился, как ловко сформулировал мысль.
Ян удивлённо глянул на него.
— Везёт. А я не могу. Слышу всё! Хочется заткнуть уши. Но даже когда пытаешься — это ни
