А Гевин змей.
Странно, как Катарина сразу не поняла. В нем и вправду много змеиного, такого… неприятного. И в то же время нельзя сказать, чтобы он пугал. Или отталкивал.
— Я не обижала его, — тетушка Лу смахнула слезы и повернулась ко столу. — Я честно пыталась… мне объяснили, и я… я плакала, умоляла мужа не заключать договор, оставить детей. Мы бы справились. Я бы вернулась домой, к родителям, и пусть бы случился скандал, но дети… только было поздно.
Она издала шумный вздох и подняла кубок. Пила жадно, громко, позабыв о правилах.
— Извините, — тетушка смахнула остатки слез. — Гевин… он очень спокойным ребенком был. Умненьким… учителя всегда хвалили. И Кевин тянулся. Когда стал подростком, он Кевина удерживал от многих глупостей. И они дружили… дружат… Кевин куда более человечен. И пусть он сорвался, но… он хотя бы способен испытывать эмоции.
Катарина склонила голову, показывая, что поняла.
А уже потом, оказавшись в безопасности — в весьма относительной безопасности, ибо к ванне она так и не решилась приблизиться — своих покоев она спросила:
— Если он змей, то зачем ему я?
— Ради денег, — Джио усадила Катарину на стульчик. За окном было светло, хотя и свет окрасился розовой кровью заката. — Змеи еще те собиральщики. А он молодой, небось, не до конца научился силу использовать.
Ее пальцы распутали жемчуг.
И уложили в черную шкатулку. Жемчужины вытянулись поверх колец и браслетов, легли этакой полупрозрачной змеею.
В тему весьма.
— Потом-то научится, думаю и быстро. Силен, гаденыш… очень силен.
— Деньги, значит. Но, чтобы получить их, ребенок нужен.
— Так… есть способы. Змеиц мало, и хватает не на всех, вот и приспособились твари. Выискивают женщину, чтобы молодая и здоровая. Обычно берут из какого захудалого рода, особенно любят те, которые многодетностью славятся.
Волосы рассыпались светлою волной.
И щетка скользнула по ним, мягко, успокаивая.
— Любовь — это не для них, но о женах своих заботятся, это да… как обо всем имуществе. А сами ищут пыльцу эйнио.
— И такая бывает?
— Есть цветы… они растут там, где стояли драконьи холмы, — в зеркале было видно, что Джио полуприкрыла глаза, а те все одно отсвечивали золотом. — И где земли касалось драконье дыхание, не осталось иных трав, кроме этой. Вьется она, плетется, кланяется камню. И не боится ни холода, ни зноя. А раз в год расцветает белыми цветами. Они источают аромат столь одуряющий, что человеку хватает одного вдоха, чтобы забыть и имя свое, и все, что связывало его с миром. Потому редко кто решается подойти к драконьим холмам во время новой луны. Но если решается, то может собрать бледную пыльцу, легкую, как пух… за унцию ее платят тысячи соверенов…
Пальцы ее замерли, словно запутавшись в волосах.
— Эта пыльца собирает в себе всю силу драконьей крови, а с ней мало что способно сравниться. Пары унций хватит, чтобы в самом холодном теле зародилась жизнь, и чтобы удержалась, вне зависимости от того, где развивается эта жизнь. Она одинаково уцелеет, что в призрачных Холмах, что во льдах, сковавших Предвечного зверя. Она примет морскую воду. Или поможет человеческой крови смешаться с кровью иной.
Коса получалась рыхлой, но сложного плетения, которое Катарина прежде не видела. Ей хотелось спросить, к чему эта красота на ночь, но вопрос прервал бы историю.
— Пыльца дала бы силы человеку, вздумай он спуститься в мир, где люди — случайные гости…
— И мать Кайдена…
— Принимала ее, потому и прожила так долго.
— Долго?!
— Та сторона голодна, как голодны и дети ее, но проклятые богиней Дану способны смирить свой голод, а вот завеса — нет. И она готова сожрать всякого, в ком есть хоть капля истинной жизни, если переступит он границу.
По плечам побежал ощутимый холодок.
— А она жила. И родила дитя. И видела, как растет оно. И могла бы, верно, разделить многие годы с тем, кого любила.
— Но?
— В мире никогда не было много драконов. Слишком он мал и хрупок, чтобы выдержать их силу, — Джио перевязала косу простым ремешком. — Или она просто устала? Жизнь — это одно, а душа другое. Душу пыльцой не исцелить. А теперь и вовсе…
Катарина поднялась.
И посмотрела в желтые глаза, в которых пряталось пламя. Как не замечала она его прежде? Слепа была? Выходит, что была. Наивна. Глуповата.
Труслива.
Прав отец.
Она бежала, что от своей судьбы, что от людей, ее окружавших. Она пряталась за ними в слабой надежде, что все само как-нибудь да наладится.
— Что будет, если я сделаю тебе флейту?
Когтистый палец скользнул по щеке Катарины, продавливая кожу, а Джио ответила:
— Смотря, что ты в нее вложишь.
И это был хороший ответ.
Глава 31
Она ждала.
Кайден издалека увидел окно и женщину, на нем сидящую. И сердце забилось в груди, и губы сами растянулись в улыбке. Все-таки ждала.
Его.
Он легко вскарабкался по плетям, которые стонали, но держали, и оказавшись рядом, протянул водяную лилию. А Катарина приняла и, наверное, это ничего не значило, но…
— Я тебя украду, — сказал Кайден, забираясь на подоконник.
— Только до утра, — она коснулась губами хрустальных лепестков. — Странно… почти не пахнет.
— Это потому что луна еще не показалась.
До утра.
До утра еще так далеко, и в то же время он чувствовал, как стремительно уходит время. И кровь его желала действия. Она шептала о ночи и сверчках, о том, что если Кайден желает совершить безумство, большое ли, малое, сейчас самое подходящее для того время.
И надо спешить.
— Мне переодеться? — тихо спросила Катарина.
— Зачем?
— Чтобы тебе красть удобней было.
На ней был домашний халат, наброшенный поверх тонкой батистовой рубашки.
— Да… пожалуй.
Кайден почувствовал, что краснеет, чего с ним с детства не случалось. И надо бабушке отписать, спросить, что любит его королева. Или не стоит? Бабушка умна, она не станет задавать ненужных вопросов, но вдруг кто-то другой увидит письмо?
Катарина исчезла за ширмой, чтобы появиться вновь в мужской одежде.
— Неприлично, да? — как-то обреченно поинтересовалась она, и свет, от нее исходивший, будто ослабел.
— Красиво, — ответил Кайден и подхватил ее на руки, закружил, повинуясь порыву души. Зарылся носом в волосы, убеждаясь, что не растеряли они своего волшебного медового аромата. — Ты чудо.
— Я королева, — поправили его. — Только невезучая.
Неправда.
— Спуститься поможешь?
Она все-таки выбралась из его объятий, и Кайдену захотелось поймать ее вновь. И унести не к пруду, а в свой дом, где безопасно… как он надеялся, безопасно. А Катарина уже легла на подоконник, пытаясь нащупать подходящую ветку.
Кто же так слазит?
И пришлось ловить.
Помогать.
Отпускать и снова ловить. Касаться в темноте ее рук, белых, как лепестки лилии. И опять отпускать их, украв толику тепла. А уже на земле — он успел первым — Кайден подхватил женщину, чудесней которой во всем мире не было, и держал.
Стоял и держал.
Просто потому, что мог.
— А… мы так и будем здесь? — поинтересовалась она шепотом. — Прямо под окнами?
— Нет.
Он подготовился.
И уже сходил к пруду. Оставил под шиповником плед и корзинку, куда собрал все, что под руку подвернулось. Нет, можно было и кухарку попросить, но она бы не стала молчать. А слухи… Кайден не хотел обидеть ту, что так доверчиво прижималась к его плечу, пусть даже слухами.
И перехватив тонкие пальцы ее, Кайден сказал:
— Идем.
— Глаза закрывать?
— Тогда я тебя понесу, а то ведь споткнешься.
— Не надо, я сама…
Она шла.
И не отставала. И в какой-то момент сорвалась на бег, словно сбросив разом все путы приличий, ее окутывавшие, и уже почти добралась до пруда, когда все-таки споткнулась и упала. Правда, тотчас перевернулась на спину и раскинула руки, уставилась на небо. А звезды смотрели на нее.
